Иван Рядченко - Время винограда

Чтобы в сердце отразиться
и оставить след,
свет звезды ко мне стремится
миллионы лет.

Вот цена за право сниться
подвигом маня…
А тебе — поднять ресницы,
глянуть на меня!

Словно ток внезапно пронизал —
кто-то мелом выполнил работу,
на двери железной написал:
«Света, Света, приходи в субботу!»
Надпись мелом… Сразу ожило,
из времен промчавшихся и дальних,
где-то сохраненное тепло,
будто привкус зернышек миндальных.
Горечь, руку не останови!
Напишу я на железе с ходу
той, своей, отчаянной любви:
«Непременно приходи в субботу!»
Чтобы зов мой праздничный летел,
словно луч над тучею косматой,
чтобы напряженнее гудел
под нагрузкой этой трансформатор!
Кто ты, паренек, что в белый свет
выплеснул любовь свою большую?
Жалко, под рукою мела нет.
Ничего уже не напишу я.
Утихает колокол в груди.
Осыпает осень позолоту.
Ну, а ты-то, Света, приходи —
приходи, пожалуйста, в субботу!

Как в поле после города просторно!
Двоится даль в струящемся тепле.
Гудят моторы.
Люди сеют зерна —
нет ничего прекрасней на земле.

Конечно, жаль, что я тут посторонний,
хлеб не рощу здесь в поте и труде.
Но горстку зерен с собственной ладони
рассею я по свежей борозде.

Когда шершавым золотистым ситцем
здесь нива заволнуется
и ты
придешь сюда,— пускай заколосится
среди пшеницы колос доброты.

Еще одно зерно я в землю кину
и в город возвращусь…
Но не беда —
я облако с дождем, как бригантину,
отныне стану приводить сюда.

Пусть бригантина выйдет из-за чащи
и грохнет залпом, пашню напоя,
чтоб в новом всходе чисто и щемяще
вдруг повторилась молодость твоя…

Живет у нас медведь комичный,
таращит пуговки-глаза.
Желтеет, как желток яичный,
его короткая ворса.

Не прячет лапа черный коготь.
Весь мишка плюшевый такой,
что каждый гость его потрогать
готов ласкательной рукой.

Глядишь — профессор, вроде шишка,
а перед мишкой тает вдруг:
— Ах, симпатяга, ах ты, Мишка,
ну, порычи, приятель, вслух!

Мы об игрушках мягко судим.
Мы отдаем им часть щедрот,
которых, если честно, людям
в самих себе недостает.

И еж спешит убрать иголки,
лев обретает нежный бас;
и людоеды, злые волки,
от страшных бед спасают нас.

И дело тут не в мягких плюшах,
а, как заметил грамотей,
в работе фабрики игрушек
по улучшению людей…

Проснешься — и все переменится
С утра на небесном току
усердно работает мельница
и сыплет на землю муку.

Уже бесполезны и веники!
Объяты порывом благим,
все жители города в мельники
уходят один за другим.

Но завтра вернутся кораблики
родных журавлиных флотов,
взойдут краснощекие яблоки
густых августовских садов.

Природа привычной орбитою
летит к неизбежной весне.
И я не случайно завидую
недолгой ее седине…

Птичьи стаи плыли в небе,
пруд казался ледяным.
Повстречался белый лебедь
с черным родичем своим.

Словно вдруг скрестили сабли
уголь с белою зимой,
темный пепел — с цветом яблонь,
летний день — с ночною тьмой.

И промолвил лебедь черный:
— Ты неплох, мой белый брат.
Но прохожие упорно
на меня бросают взгляд.

Много в мире есть соцветий,
много красок и примет.
Но всесильней всех на свете,
безусловно, черный цвет!

Выгнул шею белый лебедь:
— Соглашусь с тобой едва ль!
Отчего ж узоры лепит
снежным кружевом январь?

Отчего ж белеют мелом
полнолуния блинов
и берет начало в белом
раскаленность кавунов?

Не сумели сговориться,
столковаться у пруда.
И, взмахнув крылами, птицы
разлетелись кто куда.

Но уже качалась в небе
туч густая бахрома,
и зима, как белый лебедь,
опускалась на дома.

Сверкнул, пронесся и исчез.
И только в радиусе взрыва,
где до сих пор повален лес,
растут деревья торопливо.