Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Как долго, мерясь общей мерой,
вселенским счастьем в и вне,–
мы распылялись глиной серой,
превращены в толпу теней.
Нас стерли б в прах, вселили б в глыбы
– хор заклинающий, звучи! –
все фанатические дыбы,
все планетарные бичи.
Но лебединость лир, чьи выи
гнет сладко мудрость – глубина,
нам сохранила вековыя
невысловимых имена.
И мрамор белизной высокой,
белей, чем горний снежный пик,
неликих сохранил безокий
столь близкий – боговидный лик.
И вновь медовостию вечной
от смертной скорби спасены,
в венок мы Дедов бесконечный
в соцветье предков вплетены.

Фитиль, дарящий отблеск тельный,–
светильник: в глинке огонек
прозрачный, призрачный, скудельный,
как жизнь,– подуть и – тьма: поблек.
При нем я трапезою навьей
– творог, орехи, хлеб и мед –
делюся с предками и славлю
ветшайшими деньми: Дед – Род!
Дед – Лад! Ладонями прадеда
в ладони люда – правнучат.
Дохристианского завета
мне древних мудрости звучат:
в молельне мылся Бог и ветошь,
отершись как перин верже,
и процвела стеблем и цветом
на междузвездия меже.
И банный пар купавой ярью
размыкан в ликом естестве,
на берегах в костровом жаре,
в моленых юных древ листве...

Когда рождается младенец,–
смотреть к нему приходят в дол
три тени вещие Рожениц,
с какою смертью в жизнь пришел
Он,– семя ветхого посева,
– в венок спешат его сплести –
сам прорастает в жизнь как древо
потомства цветом процвести.
Вот вместо жизни вено-выкуп,
веночек в тот же светлый круг
кладу и вижу предков лики
и тени от безвидных рук:
к венку; касаются и гладят,
перебирают, и в мольбе
я чую веяние сзади: –
будь тем, чем были мы тебе...

Как бы с собой, как бы с Россией –
с сей тенью, вставшей из невья...
Он умер ликой смертью или
живет – все умер для меня.

Друг! невещественно отведай
от сладкой перстности: вот мед,
вот навий хлеб, вот жизнь, вот – ведай –
кипящих мыслей годомет.
Я ждал тебя, чтобы из знанья
хмель медной памяти пролить.
Мы те, что полночью изгнанья
готовы утра спор продлить.

По эту сторону – дух пара
витал над чашкой, сей уют!
От чаш божественного пира
вкушали мы,– от пряных блюд.
Окно оттуда выходило
в блаженства, в небо – крыш полет
и ветр – бесед всенощных дело,
под лет тяжелый низкий лѣт.

Я новозападник, стремящий
себя за грани расплескать,
и ты – новоязычник, мнящий,
как древний, ладуя, плескать
и таинством сиих плесканий
вернуть исчезнувшую тень...
Девкалионовым метаньем
творить из сокрушенных стен.

И ныне, здесь тобой оставлен,
забыв медовость всех веков,
писаний лирность, ветхий ставень
прикрыв, светильников венком,
сим теплым жадным полыханьем
для мертвых яства окружив,
на их огнях слежу дыханье
невидимых, единый жив.

Вот покачнулися пламена,
волос зашевелился вихрь.
То – будущее на рамена
мои – кладет ладони их .
И прорицают и пророчат,
и вижу! вижу новый мир.
И длится до вершины ночи
сей хладный навий вещий пир.

Ладони утешенье навьей,
о, бороды прозрачной сень.
– «Помимо хаоса, о тень,
как лад обещанный прославить?» –
В ответ –: жестокий ум и взгляд
не скроют слабости подспудной;
проект гармонии: будь рад,
вкушайся и ликуй минутой.
Сколь точно отражает грязь
небесного огня лампады.
Люби, плещи в ладони, ладуй,
весельем сердца исступясь.
Не учреждай суда: в нем злобы
вихрь зреет... глинка! умались!
следи за каждым шагом, чтобы
не повредить лица земли...

Еще взволнованно движеньем
губ –: «сколь скудельны, голы вы...»
О, дидактическое пенье
над колыбелью головы.

Я слышу тяжкий шаг веков,
народов вижу я движенья,
новоязыческих жрецов
на площадях богослуженья.
Ристалищ золотую пыль
и благость таинств возрожденных –
ярилин тот же пал и пыл,
но тяжестью времен смягченный.
Строй стройных юношей и дев,
лавровенчающих трибунов.
Войны ручной орел и лев,
мир – псалмопевческие струны.
Столп солнцем позлащенный дня,
венки, плащей крыленье, лики
и перед ликами огня
припевов ладующих клики.
О, возвращенный рай, о, плат
небес, спустившихся на землю,
о, ветхий род, опять крылат...
Я вижу, слышу... внемли! внемли!

Тепло на печке ест известку,
растет темнеет и молчит.
К его прислушиваюсь росту
и ущерблению свечи.
Свечи – моей! сей! перстной!– жизни:
дохнуть – и залетейский сон
приускорен, из ночи брызнет:
лëт света летой окружен.
Но не дышу, длю тайну, мыслю,
спешу представить жизнь, и вот –
сей памятник! слова и числа!
пред взором мысленным встает.
Небесной лирности послушен,
– писаний древности семь струн! –
будя перстом их строй воздушный,
искал ответный в перстном строй.
Мне мне был дан дар слов прелестный,
яд мысленный словесных жал.
Покорен лирности небесной,
я древность-только-отражал.
Мой дух тому тысячелетья
в навершии дышал веков.
И должен будущим воспеть я
сей пир стихий, сей круг венков.