Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Любили вечности цветенье,
где лоз библейских бьют ключи
молитвенного омовенья,–
тайн галахических ключи;
где тишину замшелой речи,
благословенья отчих рук
с чертами ликов человечьих
львы-ариели стерегут;
где в агадические чащи
за сернами вступают львы
и где растут над жертвой чащи
семицветущие стволы;
где тленье гробового дыма
в орнаменты растет, в слова,
и выше,– и уже над ними –
шум: бури лиственной права;
и рог орнамента где серной
зари – в зеленоголубом; –
ползет на небо точкой сѣрной
знак древний, ставший светляком.

От вечной трапезы вкушая
в веках глаголавших богов,
мы шли, свободно выбирая
от всех писаний цветников.
А близкой древностью, которой
корона в прахе наших ног,–
был старцев пляс под свитком торы,
ревущий шейфер – судный рог.
Уставший Богом род: иаков,
уставший с Богом спор вести.
Неравность лет: нам, новым – знаков
синайских молний не снести.
Арф вавилонских также внове
нам тяжесть в тяжести оков.
Они же, ветхие в сионе,–
для них все это – пыль веков...
Избрав богоборений дело,
мечтав две мудрости сличить
в одну, сумел я только тело
с другим свое соединить:
сквозь гогот мстительных големов,
преследовавших на мосту,
достигли берега мы, ева,
в ковчежце унося мечту...

Чтоб не была попалена
виденьем вышним тварь,– духовной
сей слепотой одарена
она: скудельной, не греховной.
А нам иной был страшный дар:
разверстости на тайны ока –
виссон из солнц, вселенский град
на вечности горе высокой.
В навершии надумных сил,
блаженства длительности дивной
свет невещественный явил
соделыватель боговидным.
Отъединенность возлюбя,
вкушались, искупаясь, числясь,
все, что окинуть можно мыслью,
собравши в умный круг, в себя.
И видели: где низость стынет,–
в свой молнийный взираясь век,
по скользкой от убийств пустыне
грядет небесный человек.

В десятилетнем несвиданьи,
лишь суемыслья стихнет шум,
те годы возвращает ум
пленительным воспоминаньем.

Мы были м.б. грубы –
такими делало нас знанье,
духовных видений труды
и с крылоносными братанье.
Тайн близость в легкосердый час
кощунством речи обращает,
и люди избегали нас,
как смертный бездны избегает.
Совлекшись века и одежд,
любили мы скакать нагими,
когда нагой хлестал нас дождь,
скользя вселенной под ногами;
совидцем на пиру богов
трудиться духом в разговоре;
бессилье человечих слов
на шутовском пытать соборе;
потом проект всезвездный – храм
высчитывать в уединеньи.

О, ангельское воспаренье,
взносящее на крыльях прах!

От слова слава естества
и лествица рукописанья.
Нет песням большего родства –
молитвенного послушанья...
Дыханье слуха! – дышит персть
и дышит дух, и прекращенье
дыхания в обоих – смерть...
Сияний умовых мещенье!
Цветы мистических пустынь!
Надсущный хлеб – всем хлебам высший!

Ночь этой жизни провести
дай сердцу с бодрствующей мыслью.
Ей м.б. дано вступить
с тобой на неземную сушу.
Чтоб из ума не исступить,
безмолвьем убезмолви душу.
Во глубь себя сведи свой ум,
когда же вкусит средоточья,–
от сих сердечных мест и дум
сам отделиться не захочет.

Его блаженства надлежит
питанья сердца сделать делом.
Предел молитвенный лежит
за тайны сущего пределом.
Дыханья мерные пути –
путь нисхожденья в душу Бога.
Поняв сие, принудь войти
молитвословье сей дорогой.
И век придет: молитв слова
биением сердечным станут,
кровососущим током, тварь
творящим псалмопевным тоном.

Венец молитвенный велик.
Вот гусль давидова! да видит
ее принявший славы лик;
и подражателя давида
да чтут закон его ладов,–
слов, звуков правило кованья:

лицо есть ликов ликованье,
как ладом есть твоя ладонь.

Резец, кисть, лира – лавр убогий
молвы, венчающий творца –
бессмертные в вас жили боги
и в этот смертный век конца.
[О, вечный прах нетленных красок,
паросских жил, согласных слов!
Ковчег искусств – священных масок!
Благословен ковчег богов!]
От потопления словами,
угроз костром, крестом, мечом
они спасались здесь, меж вами,
над герметическим ключом.
И вот теперь, когда мы голы,
монашеский отбросив жгут,–
дохристианские глаголы
питают снова нас и жгут.