Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

О, исцеленный ум, Евгений,
ты мир потопленный забудь –
приди ко мне веселой тенью,
мой раздели веселый путь.
Ногой камней касаясь пыльных,
закатов дымных – головой,
среди и скудных и обильных
для всех и кровный – и чужой,
люби, как тело любит душу,
и пыль небес – и пыль камней,
склоняйся низко, милуй, слушай,
раздай живым себя, рассей.
Смиряясь каменной пустыней,
лицо блаженно подставляй
смиренномудрой звездной сини,
на землю бьющей через край...
И для бежавших в мир туманный
от медных топчущих копыт
он будет – рай обетованный
крылатой родины – открыт.
Май 1934

Предгрозовые электрические травы,
проводники господних сил.
О, острия упругие, вас черной лавой
эфир небесный раскалил.
Не травяная кровь зеленая, но искры
по вашим стеблям из корней
вверх устремляются, на остриях повиснув,
слетают в знойный дух и вей.
В мир утоляющий реки войдя, корова,
из губ медлительных точа
по капле воду, пьет из голубого
предчувствие грозы луча.
И вот, клубится ваше знойное дыханье,
из берегов земли растет
и дышет молнией, и тяжкое бряцанье
гремит с дымящихся высот.
От молний рушатся деревья, тучи, домы,
горят дела людей, слова...
Так, став огнем, став дымом туч, став громом,
колеблет мир земной трава.

На травах огненных земного ложа
опустошенный, оголенный лежа,
совлекшийся одежд, веков, религий,

израненный колючими стеблями,
весь раскаленный солнцем и ветрами,
расплавленными в огненном эфире,

я как бы слышал отзвуки глухие,
обрывки возгласа напевного из книги,
Богами распеваемой на пире...

И с этих пор их звуки унесли
мой дух – внемли, мой смертный слух!– с земли.
Во сне по рощам облачным блуждаю,
оттуда вижу в дымке Гималаи –
огромный стол божественных пиров.
За ним гиганты в образе Богов.
Я узнаю в волнении оттуда
их облики: один, с улыбкой,– Будда,
он Иисусу книгу подает
раскрытую, ее читает тот,
поет, раскачиваясь, заложив страницу.
За ним – нагнувшись, гладит голубицу
весь знойный Кришна, дальше – Ляотсе,
седой младенец, но внимают все
его смиренному молчанью. Различаю
я даже дымный силуэт Шаддая
в конце стола. Священный аромат
в мой сон восходит, в мой духовный сад.
Курятся мудростью нетленной Гималаи...

Закинув голову, ресницы опустив,–
да, тяжкие, как все века, ресницы,–
сквозь звездных бездн вскипающий прилив
пытаюсь вспомнить человечьи лица.

Я забываю даже имена
их мудростей, ошибок... их столетий.

Вы любите сидеть в саду, когда
играют возле на дорожках дети?

И я, вникая, чувствую ее,
великую, хотя о малых, радость
смотреть на их борьбу и торжество
и заблуждений горечь или сладость.

И я бы, веселясь, их малых лон,
голов касался, разрушая стены
времен, когда бы неподвижный сон
не приковал мои в пространстве члены.

Вдыхая солнца золотистый прах
они лежат, пасясь на берегах,
богов потомки – горды, кругороги,
какими чтил их нынешний феллах.

Их льется кровь на бойнях, зной дороги
их выменем натруженным пропах,
но царственны и милостивы – боги
в движениях замедленных, в делах –

они жуют земное пламя – травы
(земля горит зеленою травой),
пьют воздух, головы закинув, голубой,–

чтоб, претворив в себя дыханье славы,
нас причащать нетленного собой –
молочной жертвой,– жертвою кровавой.

О камни, солнцем раскаленные, в вас много
тоски по дымным первобытным дням,
когда подобны были вы огням:

в творенья час, там, в дуновеньи Бога,
в мир открывая облачную дверь,
гремя из тьмы сверкали... а теперь –

лежите вы покорно под ногами,
лицо вам стершими, и мир уже над вами
колесами скрежещет и гремит,

и солнце, усмиренное в эфире,
уже не пляшет, как на древнем пире,–
в ярме у времени под свист бича спешит

по циферблату дней благополучных
над тишиной полей, хлебами тучных,
где серп кровавый осенью звучит.