Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

«Что ты прикажешь мне, мой рыцарь,
мой герой! За образом твоим я жизнь не
вижу. Когда ты радостен,– ликую я душой;
твоих врагов я страстно ненавижу.
Ну, прикажи!.. Ты ярок, точно день, и склад-
ка залегла промеж бровей крылатых. Ты
тело стройное в красивый плащ одень,
стыдливо в складках скрой его богатых.
Благоухаешь ты, как свежая вода;
твои глаза теплы и дышат ароматом; пол-
ны значенья тихие слова и, как орел, мечта
твоя крылата.
Красива жизнь, но одинок я в ней.
Энергии, желанья, силы надо. Приди, при-
ди и силу в душу влей, моя последняя
надежда и отрада».
Так звал тебя. Но нет, ты был же-
сток: ты оттолкнул меня с какой-то фразой
гадкой. Я не виню тебя, виню я только рок
и за тобой слежу я с нежною украдкой.
Тебя я вижу с ней. Вы оба, как цве-
ты, закрыться утром свежим не успели.
Смела она, и гордо смотришь ты, и оба вы
стройны, как ели.
Все молодо у вас – и ногти на руках,
и губы, и щеки румянец бархатистый...
Я засыпаю вечером в мечтах о вашей ра-
дости красивой и лучистой.

Молчанье. Рядом мы. За окнами свежо,
березы желтые, осенний ветер мокрый.
А время шепчет песнь неслышно и легко.
Лик сумерек склонился бледно-блеклый.
Нам говорить зачем? Мы знаем хоро-
шо, что у обоих нас свои большие боли,
но на словах оне не значат ничего и го-
ворить их нету воли.
Мы знаем хорошо, что молоды сердца,
что юный поцелуй блаженен и роскошен,
но темь молчащая так нежно хороша
и праздник наш так радостно непрошен.
От печки жар. Мурлычет кот в углу.
Сердец неровный стук в вечерний час
молений. Молчанье. Бьют часы и сыпят
в полумглу цветы вечерние торжественных
мгновений.

Смерть? Пусть... я не боюся смерти
этой. Ах, если там хоть призрак есть, хоть
сон, я пронесусь невидимой кометой, я
обойму бездонный небосклон.
Я к ней приникну ночью к изголовью.
Я буду ей шептать волшебные мечты,
и пусть в ее лице, пылающею кровью, го-
рят и искрятся, и носятся оне.
Валы безумные седого океана в мело-
дии волшебной задрожат, и стоны дикие
и крики урагана падут и рокотом угрюмым
усыпят.
Пусть спит. А я над ней, к ее лицу
склонившись, сказав: люблю, прибой встре-
вожу сна, и, на мгновение, на миг один за-
бывшись, прильнут к щеке бесплотные уста.

Кто счастья личного алканья
утолит, искания его минуту
успокоит? Бесцветной мглой пе-
чальный мир облит. Искать огня
напрасно и не стоит.
Но нам зачем огонь? Доволь-
но и тепла. В красивой дружбе,
в радости мгновенья не вся ли
жизнь безудержно прошла, в даль
безвозвратную ведя свои
мгновенья.

Чем ветренней ночь, чем
темней за окном и страшней –
тем в доме уютней у ра-
достно пышащей печки, тем
трепетней ближе далекие души
людей.

Он сел за клавиши. Дыхание луны
лицо морщинистое робко осветило. Ах,
сколько было грусти и души в его глазах,
какой-то гордой силы.
Он заиграл. Лился за звуком звук.
Под пальцами ожили клавикорды. Колеблясь,
звали слез, тоски и мук волшебные и силь-
ные аккорды.
О чем он думал, немощный старик?
Ужель – под натиском волны воспоминанья,
он молодость почувствовал на миг и поза-
был и годы и страданья?
И, окаймленное сребристой сединой,
луной овеяно, лицо его ожило счастливой
грезою – печальною мечтой...
А я сидел – мне как-то грустно было.

В качалке он затих. Она уснула. Тихо.
По раме проведет сухим листом. Свеча
дрожит. В саду рыдает лихо. Слышна
походка мыши под столом.
Она уснула. Тени резвой печки над
нею свили радостный венец... В качалке
он затих. И слышно: на крылечке размерно
ходит выходец мертвец.
Плетутся тени – бледные монахи. Вот
подойдут к свече и дунут на нее, вот
к окнам отойдут и в них рождают страхи...
Мышь пискнула. И робко и свежо.
Она забредила. Ей стены отвечают.
Прислушался, над книгою смотря,– все
прежнее, лишь веселей мелькают над спя-
щей зайчики пыхтящего огня.

Напротив церкви есть три клена. Пе-
чаль какая-то в их тихом шуме есть. Как
только ночь, склоняясь, плачут клены. Слез
не унять и слез не перечесть.
В прозрачный ручеек сливаются
те слезы. Над ним вандиннии несутся и поют.
Литвы туманной призрачные грезы! Оне
манят, оне меня зовут.
Их косы музыкой чудесною колышат,
глаза, что звезды ясные, блестят... Но кто
ни подойдет – не взглянет, не услышит, –
его вандиннии сейчас же усыпят.
А я, – пойду я в лес. Я папоротник
вижу; горит цветок мерцанием огней. Меч-
тательный, тебя я ненавижу, но ты помо-
жешь в напасти моей.
Заворожу вандиннию с тобою. Злове-
щую я за руку возьму; касаяся листвы,
под лунною игрою, ее в спокойном танце
закружу.
Она глаза раскроет так устало, и ветер
стон из уст ее сорвет. Как тень от обла-
ка, всплеск ветреного вала на мох, зеленый
мох бессильно упадет.
Тогда я опущусь над нею на колени
и буду гладить волосы ея. Зашевелятся
волосы, как тени, и зазвучат симфонией
ручья.
К глазам моим глазами прикоснется.
Ее ресницы сказки пропоют. В зрачках
мерцающих зловещее зажжется, и сонмы
повестей в их глуби оживут.
Я после вспомню чудные обманы, вам
расскажу в осенний ряд ночей... Пусть пи-
лигримы – мыслей караваны – готовятся
в дорогу поскорей.