Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

И долго, долго шли мы
Полями золотыми
Через простор необычайный
По холмам радостным Украйны,
Приветливой и хлебосольной,
К Днепру-кормильцу, в Киев стольный.
И вот однажды пред закатом
Мы подошли к опрятным хатам
Безвестного степного городка.
Как белые овечки подле пастушка,
Толпились сотни домиков убогих
Вокруг собора белого, что строго,
Подняв пяток зеленых глав
С крестами золотыми.
С окошками цветными,
Стоял на площади огромной,
Поросшей лопухом и лебедою скромной.
Вокруг гостиные гряды, заборы,
По мостовой ухабистой рессоры
Сломаешь вмиг, куда ни правь.
За хатами журавль
Колодезный, баштаны,
И всюду великаны –
Красавцы тополи стоят;
И, кажется, на них лежат
Уверенно и величаво
Лазоревые архитравы,
Что свод небесный,
Покрытый живописью звездной,
Несут на капителях кружевных.
Ах, нет, нигде не сыщешь ты таких
Колонн, как на Украйне,
Лишь кипарис случайный –
Соперник тополей,
Да мрачен он: его ветвей
Коснулась смерть безжалостной рукой.
Забытый городок в глуши степной
Мне всех столиц дороже
С тех пор, как он – темница Розы,
Сестрицы алой,
Расцветшей в этот час усталый
В крови и в муках бытия,
Когда, как в первое пришествие Христа,
Усталый мир стремится к очищенью,
К молению о чаше и к забвенью.
Она, как Евридика из Эреба,
Тянула руки трепетные в небо,
И день и ночь меня звала,
Захлебываясь в море зла.
Я услыхал... Иду, иду!
Но прежде страшному суду
Я должен был предать свой прах!
Теперь я близко. Слышишь? На руках
Несу я Юного Христа.
Его мечта теперь – моя мечта,
Исход один: Его исход.
Для нас, для всех. Его народ,
И твой, и наш, и всякий нес,
Не понимая в море слез.
Впервые твой Его открыл,
Но этот в рабстве нес Его, любил;
А мы Его должны впервые
Поднять на плечи молодые
И доказать, что царство наше
Возможно на земле, хотя, быть может, краше
Оно, как думал Он, за звездным рубежом.

Подняв Младенца, чрез заставу
Мы потекли спокойно, величаво,
Как волны царственной реки,
Твердя священные псалмы.
Раскрылись двери в белом храме,
И колокольни медными устами
Заколебали воздух синий
И листья тополей, что чинно
Вокруг стояли на часах.
И пташки, что в серебряных листах,
Как на постельке чистой, засыпали,
Испуганно защебетали
И в темно-голубую высь,
Как облачко ночное, унеслись.
Чернели окна и заборы;
Верхушки скирд и крыши скоро
Гроздями разукрасились людскими.
И тихо ручками святыми
Младенец их благословил...
Я шел белее полотна,
В груди моей чуть-чуть слышна
Была работа сердца...
Ах, вот она за поворотом, дверца
В ограде старой и вишневый сад,
Завалинка и окон ряд,
Закрытых под зеленой крышей.
Забилось сердце... Тише, тише!..
Не ровен час, не выдержишь теперь.
– Но почему закрыта дверь
И окна в этом мертвом доме? –
Шептал я от испуга, от истомы.
Но нет, встревоженные взгляды
Я вижу из-за ставен. Там в засаде
Измученные странники сидят.
– Не бойтесь! Это ваш великий брат!
Отныне отрезвленным
Не тронет вас народ крещенный! –
И вдруг в как будто мертвом доме
Раздался голос, мне знакомый,
И чей-то шепот сдержанный и плач...
– Пустите! Это братья, это врач
Страданий общих появился.
Народ гонимый сподобился
Его создать своим стремленьем,
И не грозит нам новое гоненье,
Затем что до сих пор
Его ученье и Его позор
Лишь мы сознательно несли
Из гетто в гетто по челу земли! –
Раскрылась дверь, и на пороге
Явился образ скорбно строгий,
Страданьем долгим озаренный,
Как темное чело Мадонны,
Что в древнем храме в ярком полотенце
Носила на руках Христа Младенца.
Ее головка, как камея.
С чертами мрамора белее,
Сияла в сумерках на фоне
Поросшего лозой балкона,
А очи, как алмазы темные,
Огромные, огромные,
Агонией предельною раскрытые,
Ручьями горькими омытые, –
Сверкали страстно и мучительно,
Готовые на всё, на всё решительно
За идеал, хотя бы у подножья
Креста пришлось оплакивать ей Сына Божья!
Сперва толпа убогая,
Но вдохновенно строгая,
Ее пугала, но потом
Она прочла в очах кругом
Не то, что прежде в них читала,
Когда толпа безвинно убивала
Ей близких ради гнусного навета.
О, нет, теперь как будто для привета
Пасхального явились эти лица
Убогие, но умиленные,
Свечами восковыми освещенные.
Нет, нет, теперь она их не боится
И каждому готова на приветствие
Ответить поцелуями...
А шествие
Святое на нее глядит так ласково,
Как будто примиренья братского
Смущенно ожидало...
И сходство странное и жуткое
Меж девушкою и Малюткою
Их откровеньем новым поразило...
– Смотри! Смотри! Она Ему сестра
Иль мать: похожи больно. Знать, не зря! –
Заколыхалися ряды, как колос,
И прозвучал меж ними детский голос:
– Возьми Его, возьми на груди белые,
Дитя осиротелое!
Заступница Небесная,
Царица Многослезная!