Евгений Лукин - Бал был бел

Две границы пройдено.
Клочьями рубаха.
Здравствуй, тётя Родина,
я — из Карабаха!

Три границы пройдено.
Складками надбровья.
Здравствуй, тётя Родина,
я — из Приднестровья!

Все четыре пройдено.
Упаду — не встану.
Здравствуй, тётя Родина,
я — с Таджикистану!

За подкладкой — сотенка.
Движемся — хромая.
Что ж ты, падла-тётенька?
Али не родная?

Ответьте мне, уроду:
зачем я отдаю
Россию за свободу,
причём не за свою?
Потом переживаю:
да как же это я?
Свобода-то — чужая.
Россия-то — своя.

Год за годом в тихом озерце,
обрамлён пейзажиком исконным,
отражался маленький райцентр
с красным флагом над райисполкомом.

Но однажды вздрогнула вода,
потемнело озеро к ненастью —
передали новость провода,
что пошла борьба с Советской властью!

Изменились жители в лице.
Был намёк неверно истолкован.
Взбунтовался маленький райцентр
с красным флагом над райисполкомом.

Демократов вышвырнули прочь,
возвели в проулках баррикады,
жгли костры и факелы всю ночь,
не боясь ни Бога, ни блокады.

Отдалось в чувствительном крестце —
понял мэр, что быть ему секомым
за мятежный маленький райцентр
с красным флагом над райисполкомом.

А броня-то всё ещё тверда —
и в степных дымящихся просторах
потекла десантная орда
на пятнистых бронетранспортёрах.

Озабочен старший офицер —
уж не заблудился ли с полком он?
— Господа! Да где же здесь райцентр
с красным флагом над райисполкомом?..

Озерцо да роща, благодать,
но нигде ни домика, хоть плюньте!
И пришлось в итоге докладать
о пропавшем населённом пункте.

…Иногда лишь в тихом озерце
вопреки оптическим законам
возникает сгинувший райцентр
с красным флагом над райисполкомом.

(Эту быль под тихий звон монист
в кабаке с названием «Цыганка»
рассказал мне бывший коммунист,
президент коммерческого банка.)

Я согласился на раздел страны,
продался я за ваучер бумажный —
и вот латаю старые штаны,
а кто-то строит дом пятиэтажный.

Зачем на танки с камушком в руках
попёрся я, поверя в жизнь иную!
Был в дураках — остался в дураках.
Не привыкать. Стерплю. Перезимую.

Но что мне делать в случае таком,
когда в окрестной рощице зелёной
берёзка-полоняночка тайком
кивнёт приватизированной кроной?

Я перед ней, дыханье затая,
стою, как пень, и медленно въезжаю:
была ничья и, стало быть, моя;
теперь — его и, стало быть, чужая.

А он возводит львиное крыльцо,
он голубые зафугачил ели.
И уж не бросишь ваучер в лицо —
грешно сказать, не про́пили — проели.

Продам пальто (ещё не холода).
В конце концов не всё ему смеяться!
Ох, посмотрю я на него, когда
наступит год две тысячи семнадцать!

Я-то думал, что честно
поделим Россию на части:
хочешь — сам пропивай,
хочешь — внукам оставь на пропой.
Накололи, заразы!
Опять я поверил начальству.
И опять пролетел,
как шрапнель над абхазской тропой.

В сберегательном банке,
куда собрались бедолаги
за своим за родимым
Расеюшки кровным куском,
мне в стеклянном окошке
вручили кусочек бумаги
и сказали, что эта бумага —
моя целиком.

Я хожу до сих пор
со сведёнными тупо бровями.
Пропивал и считал:
как припомню — стыдом опалит!
Всю страну отхватили
с морями её и краями
и за всё уплатили
неполных двенадцать поллитр!

Отдаю обстановку за так
спекулянтам-уродам,
и останутся скоро в дому
простыня да кровать.
Ты прости мне, Россия,
что я тебя дёшево продал!
Мог продать подороже.
А мог бы и не продавать.

Не постигну, чёрт возьми, я,
глядя на иных:
у меня шизофрения
или же у них?