Евгений Лукин - Бал был бел

Минуя улиц опустевший стык,
ты будешь бормотать последний стих,
наивно веря, что отыщешь рифму —
и все грехи Господь тебе простит.

Живи как жил, как брёл ты до сих пор,
ведя с собой ли, с Богом разговор,
покуда за стволом ближайшей липы
не передёрнут новенький затвор.

Вам не стыдно, коммунисты?
Что за клоунада?
Ведь и танки были быстры,
и броня — что надо!

Шли армадой по дороге,
траками пылили —
и кого-то там в итоге
насмерть задавили.

Что сказать? Придурковаты.
Да и бестолковы.
То ли дело демократы —
ну хоть из Молдовы!

Не беда, что не картавы!
Во умеют делать!
Как шарахнут по кварталу
с «МиГа-29»!

И — чего-то не хватает
(вроде бы квартала).
Только туфелька порхает
с выпускного бала.

Ой ты, звонкое монисто,
пушки заряжённы…
Сопляки вы, коммунисты.
Мальчики. Пижоны.

Городок догорает. Кричат безутешные вдовы.
Продолжается бой, и жестоко скрежещет металл.
Вас Господь не простит, господа демократы Молдовы.
Он припомнит ещё вам тот школьный расстрелянный бал.

Подымайся, Днепр! Подымайся, Дон!
Подымайся, Буг! Подымайся, Днестр!
Это вновь горит наш родимый дом!
Это вновь набат загудел окрест!

Городок догорает над речкою красной, не синей.
Это блики пожара играют днестровской волной.
Демократы Молдовы, за вас — демократы России.
Против вас — только Бог да расстрелянный бал выпускной.

Подымайся, Днепр! Подымайся, Дон!
Подымайся, Буг! Подымайся, Днестр!
Это вновь горит наш родимый дом!
Это вновь набат загудел окрест!

Городок догорает. По улицам мечутся пули.
Наши мёртвые братья лежат на разбитой земле.
Два крутых демократа нас продали нынче в Стамбуле
и сейчас продают в это самое время в Кремле.

Подымайся, Днепр! Подымайся, Дон!
Подымайся, Буг! Подымайся, Днестр!
Это вновь горит наш родимый дом!
Это вновь набат загудел окрест!

Пуля щёлкнула. Старуха,
охнув, кинулась к ограде.
И десятая зарубка
не возникла на прикладе.

Слушай, снайпер, ты не спятил?
Удрала — и дьявол с нею!
Ты ж на сдельщине, приятель!
Режь зарубку покрупнее.

Это ж выгодное дело
(нам приписывать не внове):
и старуха уцелела,
и заплатят в Кишинёве.

Снайпер хмурится, бормочет,
вновь берёт винтовку в руки.
Он обманывать не хочет.
Он не сделает зарубки.

…Как напьюсь — пойдут кошмары,
поплывут перед глазами
тротуары, тротуары
в поцелуях «алазани»,

сплошь пристрелянная местность —
и, простите бога ради:
ненавижу слово «честность»,
как зарубку на прикладе.

Кучурганский лиман утонул в камышах.
Погранцы Украины стоят на ушах:
тормознули состав, шестерым пассажирам
в зарубежный Тирасполь попасть помешав.

На перроне рыданья и мат-перемат.
Проездной документишко мят-перемят.
Не влезая в разборки, исчезну с перрона
и пойду совершу небольшой променад.

Небо тлеет вполутра. Светлеет лиман.
Как дыханье на зеркале, тает туман.
Угляжу в камышах силуэт рыболова
и любовно оглажу нагрудный карман.

Казначейский билет благородно шершав.
Пять минут разговора — и мы в корешах.
И нигде не возникнет хохол с автоматом,
потому что не водится он в камышах.

По нейтральной воде, над нейтральной травой
поплывём: я — на вёслах, а он — рулевой.
И нейтрально кивнет нам нейтральная чомга [30] Чомга — некрупная водоплавающая птица.
заострённой с обоих концов головой.

Обложили меня идиоты всех стран —
наверстали границ, налепили охран.
Но когда запретят, тормознут, остановят —
подвернись мне опять, Кучурганский лиман!

Дай-ка выпью за своё здоровье!
Повезло мне — вот ведь как бывает:
убивают русских в Приднестровье,
а у нас пока не убивают.

Станет гулкой звонкая посуда.
Я ещё бутылочку достану.
Так что, братцы, будем жить, покуда
не отмежевали к Казахстану…