Александр Дольский - Анна. Роман в стихах

и привлекали клиентуру из богатых.

Нас это непосредственно и радостно задело.

Искусство не продашь. Портрет -- другое дело.

26

Андрей известен стал в Германии повсюду.

О нём писали, говорили, сплетничали все,

газеты чаще на престижной полосе,

а Клаус Хипп и Герхард Польт не надивились чуду.

Они предсказывали живописцу популярность.

Но у Андрея был характер Диогена.

Он понимал -- большой успех почти всегда измена,

меркурианский зуд несёт вульгарность.

Он принял несколько заказов для мошны

и обещал вернуться через месяц-полтора.

Я начал понимать, что это лишь игра.

Теперь ему другие опыты нужны.

Расстались мы. Мой путь к Земле Обетованной

через Россию проходил недолго.

Иерусалим и Хайфа моего алкали долга.

Бен-Гурион, жара, кругом свои. Легко и странно.

Земля Израиля тверда, почти что без воды.

Но это центр Земли. Оставь на ней следы.

27

Обетованная Земля меня тревожит. Здесь ощущаю я подъём,

который чувства углубляет, множит и мысли бередит о Нём.

28

Дожди избавляют от слёз... Пусть небо поплачет за аза.

Иисус Голубович Христос, речения Ваши -- зараза.

Когда доскребаешься вслепь до глупости рода людского,

ныряешь в евангельский склеп, ища равновесья мирского,

и видишь -- всё сущее есмь: полтинник -- здоровье и разум,

полтинник -- дерьмо и болезнь, не розно, а вместе и сразу.

Рождённые в рабстве убьют, когда им свободу предложишь.

Им дорог немотный уют и вожжи из собственной кожи.

Какой Иоаннов псалом предрёк безобразное чудо?..

...за нищим российским столом -- иуды, иуды, иуды

едят. А над ними салют и Зависть -- основа недуга.

Сидят миллионы иуд и хитро целуют друг друга.

А дождь над Россией затих (на время) кровавый и водный.

Иисус Голубовича стих, пролейся на век несвободный!

И души взойдут до небес из почвы, усеянной нами,

и Зависть изыдет, как бес. И вновь изойдёт пацанами

земля оскудевших кровей, где вымерли все берендеи,

предел возрождённых церквей, провинция славной идеи.

29

Затем я решился посметь добавить к Нагорной Каденцу --

Душе, нисходящей к младенцу, сие нисхождение -- смерть.

Виновная в райской вине, грешившая там со стараньем,

Душа, умерев в вышине, спускается в тело страданья.

И где появляется? В чем? В какой предначертанной роли?

Чтоб край небосвода плечом царапать в античной неволе?

Мне кажутся божьи сыны баранами в стаде авгура.

И нет на плечах Тишины, а только -- культура, культура...

Учитель, я весел и сир, мне слово твоё -- не для слуха.

Но Ты не назвал Этот Мир вместилищем Мёртвого Духа.

Да, Ты об одном умолчал, жалея умерших на Небе...

И видится мне по ночам -- я песни слагаю в Эребе.

И вижу Тебя среди строк вдали от Кромешного Рая...

И снова я тут -- одинок, и снова я там -- умираю.

В молитве -- в вине и в войне шепчу безнадежные звуки --

Мария, на Той Стороне стань Матерью мне Не-На-Муки!

Мама Мария! Где я и где ты? Куда летят Наши Синие Птицы

и Золотые? С такой высоты о твердь земную легко разбиться.

30

Окончил я урок свой вящий и прихватил ещё неделю.

И дни эрасмией кровоточащей легко в молитвах полетели.

31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38

. . . . . . . . . . . . . . . . .

39. Тель-Авив.

На берегу Средиземного моря воспоминания о Каспийском

Несутся, как думы, морские валы (волна не догонит другую),

бросают на твердь тюленят и стволы и пену несут дорогую.

До берега катится вал жемчугов, в песке исчезает бесследно.

И море их тратит веками веков, горстей не считая последних.

И каждого гребня рисунок и цвет чуть-чуть не похож на иные

--

то венецианского кружева след, то русские вязи льняные.

А музыка волн, сколько разного в ней, мелодии греческих

мифов,

а вот партитуры моцaртовских дней и джаза синкопы и риффы.

Вот так же леса на Урале шумят. Тогда замолкают все птахи,

берёзы и сосны качаются в лад в ключе и тональностях Баха.

И мысли, как волны, одна за другой, дробятся в жемчужную

пену,

уходят в песок... И один непокой другому приходит на смену.

И море легло на моём берегу, мой пульс переняв постепенно,

и вот я уже различить не могу, где мысли, где волны, где

пена.

Великие сроки, безмерный простор, дыханья галактик

бесшумны,

читается строфами звёздный узор... Богатства такие безумны.

Они под ногами и над головой, и нет между нами преграды.

Из них я построен, и дух мой живой вернётся в их сны и

прохлады.