Александр Дольский - Анна. Роман в стихах

больным, старикам и убогим...

Взял бы немного в карман

и поехал в тайгу, на Байкал,

воздухом божьим дышать, жить свободно

и долго по правилам строгим,

дичь добывать и рыбачить

у древних сиреневых скал.

"Это Платонов, я слышу, мне Зощенко шепчет,

как поп из притвора,

мы же сегодня живём в Котловане,

залитом рекой Потудань".

"Да, говорю, и Рабле тут помог,

чтоб страной управляла панургова свора".

"Брось, отвечает Щедрин, город Глупов

опять собирает обильную дань".

Может быть. Только пока

я не вышел из дома,

я вне опасности. Ни полицейский, ни хам,

ни буржуй не унизят меня.

Я их прощаю. Молюсь об их душах.

Им чувство тревоги знакомо.

Время приходит и каждый всё подлое царство

своё отдаёт за коня.

Я своих царств не отдам,

не продам никому, ни за что.

Пусть в них гуляет и дышит,

и верит, и любит хоть кто.

16

Элеонора погрустила девять дней и по Рублёвке

шустрить пустилась, как и встарь, по кутюрье,

где в некрасивых платьях и в белье

тусуются крутые шалашовки,

кто лишь одним своим существованьем

несёт России разоренье и несчастье.

У каждой муж от недр Страны владеет частью.

Не ясно только -- за какие же деянья.

Массаж и гольф, дантист, спортзал и шейпинг,

и макияж, и пирсинг, и любовник, и тату.

Ребёнок брошен. В памперсах вонючих он орёт и терпит.

Находят няню, что наводит тишину и чистоту.

"А лучшей няни, чем подружка Штамм,

не сыщешь. Пятьдесят рекомендаций.

Пять языков. Педагогических новаций

не счесть. Я сам другой ребёнка не отдам.

Берёт всего сто долларов за час".

Вот так рекомендатели обманывают вас.

17

Сергей Иваныч Лубецкой подольше жить нам приказали.

И все разъехались печально, свершив положенный обряд.

По лицам трудно догадаться, кто был действительно не рад

его невольному уходу, а кто сочувствует едва ли.

Пришли такие времена, что показалось -- жить достойно

всем обществом имеем мы давно заслуженное право.

Но людям с сердцем и душой среди грызущейся оравы

вдруг стало стыдно. Всё идут внутри народа -- войны,

войны...

Скорбящие, похоронив, разъехались, поразлетелись,

лишь передвинувшись в Пространстве, но Времена не изменив.

И какофония Страны опять заполнила недели.

Но нужно жить и слышать Мир, как сочетание Симфоний,

и видеть свет и красоту, храня достоинство и честь,

и быть наполненным судьбой среди общественных агоний,

и принимать свои труды и муки, как Благую Весть.

Желающему Мир постичь могу сказать -- "В себя смотри.

Вещей божественная суть всегда находится внутри".

18, 19, 20, 21, 22

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

23. Баллада о без вести пропавшем

"Меня нашли в четверг на минном поле.

В глазах разбилось небо, как стекло,

и всё, чему меня учили в школе,

в соседнюю воронку утекло.

Друзья мои по роте и по взводу

ушли назад, оставив рубежи,

и похоронная команда на подводу

меня забыла в среду положить.

И я лежал и пушек не пугался,

напуганный до смерти всей войной,

и подошёл ко мне какой-то Гансик

и наклонился тихо надо мной.

И обомлел недавний гитлерюгенд,

узнав в моем лице своё лицо,

и удивлённо плакал он, напуган

моей или своей судьбы концом

.

24

О жизни не имея и понятья,

о смерти рассуждая как старик,

он бормотал молитвы ли, проклятья,

но я не понимал его язык.

И чтоб не видеть глаз моих незрячих,

в земле не нашей, мой недавний враг,

он закопал меня, немецкий мальчик --

от смерти думал откупиться так.

А через день, когда вернулись наши,

убитый Ганс в обочине лежал.

Мой друг сказал -- Как он похож на Сашу!

Теперь уж не найдёшь его, а жаль...

И я лежу уже десятилетья

в земле чужой, я к этому привык

и слышу, надо мной играют дети,

но я не понимаю их язык".

25

По окончании баллады воцарилась тишина.

Мой Томас Вебер перевёл весьма дотошно

до той границы, что касаться можно.

Здесь пестуется трепетно и честно покаянная вина.

Но был сеанс велик и песен было много.

Играл я вальсы, блюзы, боссановы.

И аплодировали нам обоим снова,

но за мельканием кистей следили очень строго.

И если неудачлив был мазок,

как промах Тайсона воспринимался залом.

Но мастер правит кисть, как школа приказала,

и завершает с блеском свой урок.

Писал он юных дев и баеров пузатых --

огромные портреты -- два на полтора.

И проходили выступленья на Ура! Ура! Ура!,