Александр Дольский: Анна. Роман в стихах

1

По берегам Невы среди тумана

в предутреннюю пору я бродил.

И образы и рифмы находил

и примерял для своего романа.

Сопоставлял сердечные томленья,

пути народов, тайны вечных книг

с Источником, к которому приник

в надежде разрешить свои сомненья.

Вводил в каденции тихозвучащих струн

свой тонкий мир, как часть большого мира.

Играл с листа гигантского клавира

на нежной флейте темы древних рун.

Но не стихали ни растерянность, ни грусть

по поводу всемирной нестыковки.

И Бог мой рaспятый несильный и неловкий

сказал мне -- "Я ответить не берусь

на твой мучительный вопрос -- Доколе

Гармония у пошлости в неволе".

2

Не пишутся ни песни, ни сонеты...

Забиты двери в старый Храм Искусства,

мой дом поэзии нетоплен, в окнах пусто,

роскошных пиршеств сгинули приметы.

Ушли Ронсар блистательный и Дю Белле глубокий,

жестокий Лермонтов, Цветаева богиня,

трагический Бодлер, Верхарн зеленоокий.

И Александр Сергеич, видимо, покинет.

Мне Данте сообщил -- гостит он у Сафо,

пьют у Волошина Есенин и Овидий,

а Шиллер с Байроном у Шелли в славном виде,

и Свифт на диспут пригласил Дефо.

Не пишет мне Шекспир и новыми вещами

меня не балуют ни Тютчев и ни Блок.

Ни Гумилёв, ни Анненский меня не навещают,

Рембо погиб в песках измучен, одинок.

Но в сердце у меня, как в маленьком отеле,

они порой гостят и спят в своих постелях.

3

И задал я себе возвышенный урок.

И свет словесности и радость узнаванья

мне облегчали и терпенье и старанье.

Приподнимая к Небу мой чертог,

к бумаге и к перу прикосновенье

несло всенепременно вдохновенье.

Я понимал -- Прекрасная Пора

по высшей Прихоти подарена мне лично,

когда мечтанье, логика и знанье

так обостряют чувство и вниманье,

что кажется божественной игра,

обозначаемая словом Жизнь обычно.

Явился звук. Окончилось молчанье,

что много лет являлось стилем бытия,

где тихо пела музыка моя,

чтоб усыпить тревогу и отчаянье.

Я привыкаю к искренним словам,

что накануне написал я сам.

4, 5, 6, 7, 8, 9, 10

. . . . . . . . . . . . . .

1

Стоит июль. Мне северное лето

милее экзотических чудес.

Поляны, просеки, брусничный хвойный лес

и озеро неголубого цвета,

заборы пошатнувшихся домов

среди дворцов богатых неофитов

и неба бледно-синее корыто --

бесплатный прочный богоданный кров,

густые запахи смородины, малины,

целебное дыханье ветерка,

балтийские пустые берега --

в высоком вкусе вечные картины,

что создавались миллионы лет

в величии божественной программы.

И разрушает этот храм упрямо

венец творенья, заселивший свет.

Но, слава Богу, у морей, лесов и трав

нетленный смысл, непобедимый нрав.

2

Порой в такие дни, как в это лето, --

сухие, тёплые, исполненные лени,

не хочешь ни своих, ни чьих творений

листать. Но если музыкой задето

моё воображенье, то стихи --

легки, прозрачны, к горестям глухи,

текут с руки и вязью бесконечной

ложатся бескорыстно и беспечно

в тетради белоснежные листы.

И весело скользя по этим строчкам,

я воздаю и запятым, и точкам,

предпочитая ясность простоты.

И вот в какой-то день быть может Моцарт,

Чайковский или Григ -- не помню точно,

восстановили гул былых эмоций

и память разбудили мне построчно.

Так сладостно, вернувши время вспять,

года прошедшие беспечно вспоминать.

3

Когда строфа ритмична и свободна,

немного смысла ей не помешает.

А если чувства тонкие вмещает,

то зазвучит легко и благородно.

Но это совместить не очень просто...

И кроме Аполлоновых затей --

метафор -- поизящней, поновей,

нужны года работы, опыта и роста.

Нужны печали, боли, униженья...

Да, да, читатель милый, не дивись.

Затоптанные завистью творенья --

приходит срок -- и воспаряют ввысь.

Чем более тебя не признавали,

сплотившись в группы, малые нероны,

тем неизбежней действие закона,

хранящего талант в безвестности и дали.

Лови успех! Но это он порой нас ловит.

Не в славе смысл, а только в слове.

4

Так много в памяти моей живёт такого,

что мысль моя бессильна обуздать

и переплавить в искреннее слово,

и время адекватно воссоздать.

Обрывки разговоров, лица, краски

и боль, и наслажденье, и покой

не воскресить искусною рукой.

И я присочиняю без опаски,