Александр Дольский - Анна. Роман в стихах

На сына моего он был похож.

Ищи, перебирай -- и вот однажды

откроется в душе причина жажды.

15

В мировом копошеньи, где цель -- превосходство,

снисходительным зрителем без интереса,

отвлекаясь от жизни души, за процессом

наблюдал я. И виделось мне благородство,

воплощеньем идеи, как воздух и свет,

как работа, терпенье, прямые дороги.

Я за это платил непосильные сердцу налоги.

И долгов перед Высшим Призванием нет.

Наблюдая за низкими формами жизни --

накоплением, властью, общественной смутой

и в продвинутых странах, и в милой отчизне,

я достаточно холоден был почему-то.

Благородство -- от века, и присно, и ныне,

я надеюсь, старанья мои не покинет.

И в привычном полёте в молчанье высот

буду я постигать в чистоте атмосферы

бесконечные тонкости Меры и Веры

и искать обертоны прижизненных нот.

16

В Хай Скул на Оушен за мостом

дней через пять я выступал.

Люблю я этот славный зал,

хотя пленить его не просто.

Будь чист и честен, не части,

работай от души -- до пота.

Всегда у публики в чести

поэзия -- твоя работа,

когда талант и уваженье

в едином сплаве с мастерством.

Не брезгуй ловким баловством

и не считай за униженье

разбавить наш минор славянский

синкопой англо-негритянской,

но будь серьёзен до конца,

не отступаясь от лица.

И лишь в конце блесни халявой

смешной и мастерски лукавой.

17

. . . . . . . . . . . .

18

Вернёмся в зал. Ещё до выступленья,

пока на сцене суета приготовленья,

знакомец новый за кулисы без труда

зашёл, с достоинством пожал мне руку

и, соблюдая деликатности науку,

оставив телефон, ушёл. И я тогда

подумал, что и он почуял нечто,

что связывает нас несуетливо

и делает общение счастливым,

хотя от одиночества не лечит.

Потом стихи и зал на много мест,

и музыки гитарной легкий крест,

аплодисменты и автографы, усталость,

цветы -- вот всё, что в памяти осталось.

Машина, Брайтон, ужин, толстый Авербух,

снотворное, постель... Я слеп и глух.

А утром самолёт до Сан-Франциско

и тридцать городов -- мой путь неблизкий.

19

Бог есть. Пришли иные времена.

Когда-то нас на привязи держали,

а нынче я лечу в любые дали,

где забывается и время, и страна,

в которой мы не очень плохо жили.

Теперь пришла совсем другая власть.

Морока наша с ней не прервалась.

И нынче из народа тянут жилы.

Но слава эмиграции! Евреи,

как птицы, разлетясь по белу свету,

мне подарили всю планету эту

за исключеньем Северной Кореи.

Теперь любой артист или писатель,

любой духовных ценностей создатель

талантливый хоть сколько, хоть чуть-чуть,

имеют по Америке свой путь.

С Европою сложнее отношенья.

Нужны там покрупнее достиженья.

20

Не помню я все тонкости подробно

поездки той и непростой работы.

Все дни -- одно -- концерты, перелёты,

мотель нечистый, номер неудобный.

Бывало, что в ковбойском городишке

мне сцену заменял гараж большой.

Я не жалел себя (и даже слишком),

работал честно, с сердцем и душой.

Ведь слушатель, смотретель и читатель --

твой адвокат, свидетель и судья,

твоей судьбы создатель и старатель.

В конце концов -- история твоя.

Твои писанья, как в заклеенном конверте,

он образцом гармонии пронёс.

И, может быть, твердит до самой смерти

слова твои, что тронули до слёз.

Цени внимание -- начало волшебства --

как пониманье степени родства.

21

Меня торопит шустрая Евтерпа.

Ей не по вкусу описанья, рассужденья.

Она фундаментальности не терпит

и любит приблизительность и деньги.

Из обихода несколько словечек возьми

и обороты -- "как бы", "в самом деле",

сосредоточь внимание на теле,

с мировоззреньем избегай большой возни,

придумай неприличную завязку...

Пускай герои матом говорят,

воруют, колются, стреляют и горят.

Продай издателям свою больную сказку.

Найдутся и читатели. По нраву

сегодня многим пошлость и обман.

А я по-старому продолжу свой роман,

классическому подчиняясь праву,

где вера в Бога и неспешность бытия --

основа жизни, фабула моя.

22

. . . . . . . . . . .

23

Мотаясь по Америке, Европе,

Австралии и Ближнему Востоку,

я видел Мир -- лукавый и жестокий,

познал -- за что наказаны Пророки

и почему так долго плыл до Пенелопы

царь Одиссей, хоть хитроумный где-то,

но более удачливый, чем кто-то,

кому такая выпала работа --