Александр Цыганков - Тростниковая флейта - Первая книга стихов

И картины вернутся, и дни,

Как стихи или говор весенний —

Всё вернётся, и мы не одни

Различаем слова, как ступени.

Утонувшее солнце грядёт!

И так хочется верить, что снова

Только вверх наше время течёт

В глубине первородного Слова.

Отражается век-мезолит

В чертовщине звериного стиля.

Утонувшее солнце горит!

Возвращается прошлое, или,

Как стихи или говор ручья,

Всё земное о вечном щебечет,

И вдали, по ступеням стуча,

Отзывается Чёт или Нечет.

Соверши переход календарный,

Выйди к морю забытых дождей,

Гениальный, но всё же бездарный

Возле новых времён и людей.

Небеса над землёю двулики!

Ты же веришь не льдам, но дождям!

Пусть холодные пики и блики

Соответствуют солнечным дням.

Вот и я по дороге былинной

Выйду к морю знакомых дождей,

Где юродивый в шкуре звериной

На луке сторожит лебедей,

Где двуликое небо над пашней

То скорбит, то поёт, то горит —

И со светлой страницы вчерашней,

Словно совесть, со мной говорит.

Они взрослели раньше и росли,

Чем мы рождались или говорили.

Мы розно прорастали и всходили

Из северной поверхности земли.

Но те, что до восхода не взошли,

Навеки стали плотью чернозёма.

Но и без них не вычислить объёма

И плодоносной площади земли.

Какое всем значение придать,

Когда едино всё и неделимо,

И можно ли незримо или зримо

Всё то, что отзовётся, угадать?

Как много разной флоры наросло!

Как долог день и сумерки бездонны…

И по холмам раскатывает волны

Великое, как Бродский, ремесло.

Животных беззащитная душа,

Охотники бегущие по следу

И просто равнодушные деревья —

Вот составные леса. Вкруг него

Всё тот же трёхголовый Герион

Пасёт своё откормленное стадо.

Базар жуков и кукол заводных,

Завязанных лоскутною верёвкой,

Гудит и омрачает всякий ум

И всяческую рвань запечатляет

В подкорке головного вещества.

И сталь звенит, и звякают составы

По рельсам, и тугая голова

Стучит по ним же. Я опять по шпалам

Прошёл… Но, Боже упаси, назад

Вернуться, изменить привычке

И по наитью заглянуть в мешок,

Где вертятся матрёшки заводные,

Наполненные сонмищем мокриц,

И по задворкам мокрые делишки

Струятся в рой бумажный, отмываясь,

Заламывая цену за грехи.

Всё это бы меня не оскорбило,

И не был бы расстроен властелин

Моей души, но я о том жалею,

Что камни передвинуть не могу,

От гибели спасая этот город,

И прохожу, инертный, как вагон,

Но с дюжиной проворных лошадей!..

И, кстати, о слонах: на этом рынке

Плебеи Тита Ливия сдавали

По символической для севера цене:

Я так хотел увидеть корабли

Строптивого любовника Дидоны,

Но мне достался двадцать первый том,

И начались Пунические войны…

Не спи, любимый город! Посмотри,

Что в брюхе у заморского коня…

Отзовётся голосом поэта

Реквием, что эхо пропоёт…

В раскалённом горле пистолета

Горе и отчаянье живёт.

Разорви на площади рубаху!

Уж стрельцы с повинною идут,

Сами устанавливают плаху,

Молятся и головы кладут.

Кто там был без родины и флага —

Топору попробуй расскажи…

Вот и опохмелится ватага

В поднебесье Стенькиной души.

И под низким русским небосводом,

Посреди ветров и пустырей,

Встанут и закружат хороводом

Образы загубленных людей.

Вьюга вертит корни бурелома,

Первым снегом скрадывая тьму.

Для живых в чистилищах разлома

Мёртвые построили тюрьму…

И уже без всякой антитезы,