Макс Армай - 33 Буквы

Как странно — даже в царстве тьмы
Я видел радугу!
Над речкой, что черней смолы,
Сквозь лес — корягою.

Над городом, что вечно спит
В своём зловонии.
Пред Оком, что угрюмо зрит,
В своём бесплодии.

Она взметнулась ярким сном
В бредовой полночи. —
— Зажмурил окна каждый дом,
В боязни солнечной.

Весь город злобно зарычал,
Щетинясь трубами.
Сжал в складки каждый он квартал,
Под цвета дугами.

Вскочил и, словно пёс цепной,
Вцепился в радугу.
Он верил — свет дан Сатаной,
Ему на пагубу!

Я не верил, не ждал, только чувствовал — это придёт.
Как и ночь, после дня, как зимой, вслед теплу — скользкий лёд.
Лишь сомкнулись уста, лишь умолкло звучание слов, —
— Была в небе звезда, теперь та — что со мной делит кров.

Только сила небес, воплощённая в сладостность форм,
Словно взнузданный бес, не очаг — а пылающий горн.
Не любовь, а огонь, и душа моя — пепел и соль.
Пусть ты шепчешь. — Не тронь! — Но блаженство — сильнее, чем боль!

Ночь — клином стальным в затылок.
Что молот стучит капель.
Время угрюмо застыло
И ждёт терпеливо, как зверь.

А я — словно уж в сковородке:
Ищу свой исчезнувший сон.
Он был! Только слишком короткий.
И то — потерялся потом!

А боль — свои точит зубы.
Минуты прогрызли висок.
И словно архангелов трубы,
Мне — в самое ухо! — звонок.

Муза сердито топнула ножкой:
— Я, всё-таки муза! Не драная кошка!
Коль мало меня: вот он — бог, вот — порог!
Уходишь?.. Иди!.. Но без магии строк!

И отвернулась, не видел чтоб слёзы.
Но дрожь выдаёт и натянутость позы.
Ох, женщины! Сколько же с вами забот!
Минуту вы ангел, а целых две — чёрт!

Опять всё то же, как занудная игра:
Будильника злорадный слышу рёв,
И вот моя проснулась голова,
А тело — там ещё, пока что, среди снов.

А ночь уже тошнит началом дня.
И окна загораются в домах.
И кое-как умыв, одев себя,
Я тороплюсь в кошмар на всех парах.

И жизнь прилипла, грязью на ногах.
И мне плевать — явь это, или сон:
Я несомненный труп, во всех мирах,
С каких бы не смотреть на то сторон.

Словно у ящериц — пойманный хвост,
День оторвался, остался в пространстве,
Как труп почернел, в свете призрачном звёзд,
И был причислен к прошедшего касте.

А я растворяюсь, как в сумраке — тень,
В том, что воплотилось в трепещущем звуке.
На воле душа — в бесконечном теперь,
Где время растаяло, нотами в ухе.

Печальный Терновник нет сил оборвать —
— Я слушаю, в песнях хмелея всё больше.
Земная достигнута мной благодать:
На Снайпера — ближе, на Раду — чуть горше.

Лёгким морозцем.
Снежною пылью.
Бледностью солнца,
В небе бессильном.

Слов, в памяти стёртых,
Пришедших, вдруг, снова.
…День всех влюблённых,
Две тыщи второго.

Пусть я сделан из бренной плоти,
Где мембраны лишь и протоплазма.
Пусть я жизнью прикован к работе,
А сама жизнь — однообразна.

Пусть мой юмор — чернее ночи,
А душа — словно тень Харона,
Всё равно, я счастливее прочих,
Кто не бродит путями Иного.

Чистым холодом здесь веет глубина.
Балансирую на самой кромке сна.
Ужасаюсь, сколь безумен мой каприз:
Шаг неверный — и я тут же, камнем вниз.

Но натянута — упруга и тонка.
Понимаю — без неё я никуда!
И смиряя, за досадой, липкий страх,
Неуклюже, вновь рукою — резкий взмах.

Вот смолкли гулкие шаги.
Открыта настежь дверь.
Мне торговаться, не с руки —
— Я пленник твой теперь.

И всё ж, пытаюсь угадать —
— Чего же меня ждёт?
Твой взгляд — порою, благодать,
Порою — острый лёд.