Екатерина Михайлова - Игровая комната. Книга стихов

*

У одной были тёплые руки и преданные глаза, —
у той, что вечно случалась рядом,
если от беды он на волосок.
А другая — стройная как лоза и гибкая как гюрза, —
ускользала меж пальцев, как тонкий морской песок.

С первой целую ночь пил чай, говорил взапой,
не касаясь, — люди чем-то же отличаются от зверей.
А другую сразу кидал на лопатки и накрывал собой,
чтобы хоть на час, не навек, — но сделать её своей.

Одна была вся — его боль, его детский страх;
он бы мог убить её, если бы был смелей.
Но являлась другая, верная, любящая сестра —
и он снова дышал, и они подолгу бродили навеселе.

На одну тратил жизнь и кровь,
и столько душевных сил —
только другая и знала, как он после бывает слаб.
Ни одну, ни вторую он ни о чём не просил, —
но одна его погубила, а другая его спасла.

*

Где-то там, вдали от чужих людей, на краю весны,
перед часом Быка, под сверкающей ранней луной,
он вспоминал двух женщин, которые были с ним, —
двух женщин,
которые на самом деле были одной.

Этот город стоял испокон на семи ветрах,
этот город из камня и глины был всё же раем;
в нём встречал вином и беседами каждый дом.
Этот город был нашим — от сумерек до утра,
от подвалов до чердаков, от окраины до окраины.
Этот город был самым вечным из городов.

Может, стану плясать меж цыган босиком в пыли,
или, напротив — наложницей, ласковой одалиской
стану; скажут — «купилась
на сладость чужих даров».
Этот город — теперь мне не нужно
ни пяди его земли,
я к воротам его на коне не подъеду близко,
мне не нужно отныне ни камня с его дорог.

И пускай звонят на часовнях колокола.
и пускай играют на площади музыканты;
этот город — мираж, он — призрак,
он — проклятая земля.
В нашем городе вечном всё выгорело дотла,
всё разрушено до основанья — осталась карта
и нелепые слухи о смерти королевы и короля.

В ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОМ КАФЕ
говорит говорит не смолкая сидит напротив
лёгок на помине ловок на повороте
причина и следствие
сияние чистого разума
сидит напротив говорит и показывает

говорит говорит о других городах и странах
чертит пальцами в воздухе
графики бизнес-планов
сидит напротив взвешивает отмеряет
что с неё он получит завтра что потеряет

знает отлично что ему нужно что ему можно
он ведёт небрежно он действует осторожно
она имеет при нём своё странное мнение
и баланс не сходится
и калькулятор в недоумении

а она бы давно ушла как с ненужной лекции
но ей же слышно
на том конце столика бьётся сердце
да сердце
которое планы его срывает
сердце
о котором он сам не подозревает

Верхние ноты тимьяна, табачный дым,
музыка, музыка, звонкие голоса.
Крутятся гайки и вкручиваются винты;
с каждым витком,
с каждом новым «опять-не-ты» —
легче, быстрее вращение колеса.

Просто танцуй на оси —
колесо верти;
крепче держись, хоть телега и не нова.
Где-то — нам сказано, — сходятся все пути;
значит, никто изначально не победил,
значит, никто изначально не виноват.

Легче бери —
это просто рассветный сон,
сни его смело, ещё не пора вставать!
Петь ли, смеяться ли, сыпать на раны соль, —
так же беспечно вращается колесо;
нечего помнить — и нечего забывать.

Кавайные чертенята заламывают копытца,
бьют об пол блюдца
в прикольном моём аду.
Тебя терзает праздное любопытство:
что там внутри у меня за чувства,
а что — снаружи и на виду?
Какой я стала, какие принцы
на шпагах калёных бьются,
потом — легко к алтарю ведут?

Теперь я умею врать —
ежедневно, в режиме блица, —
и быть запредельно ясной,
холодной, чужой, ничьей.
Мультяшные ангелы прячут в ладони лица,
когда следят за ходом моих речей;
а тот, кто рядом, — меня боится,
но терпит и привыкает
к моим слезам на своём плече.

Впадаю попеременно то в золотое детство,
то в бытовое блядство,
то в светлую, знаешь, грусть.
Пожаром в чужом дому привыкаю греться,
научена так смеяться, что только в путь!
Ты знаешь, тот, у кого нет сердца, —
его просто отдал в яслях кому-нибудь.