Сергей Рафалович - Пленная Воля

Сгнили ветхие кресты,
и осыпались курганы,
но не прежние ль мечты
в нас опять благоуханны?

Сказка, быль иль вещий сказ?
Чем несбыточней, тем краше.
Но теперь, как в первый раз,
мы достойны веры нашей.

В сердце вечная весна
и весенняя тревога.
Вновь родимая страна
у заветного порога.

И вперяя очи вдаль,
слух мой чуткий напрягая,
я на радость и печаль
твой вовек, страна родная.

Как в первый день, когда от светлой дремы
проснулся я, не отрок и не муж,
и мир увидел, миру незнакомый,
и в блеске солнечном, в дыханье бурь и стуж,
средь толп мне чуждых женщину заметил,
и образ нежный тайно полюбил, —
как в первый день, пока живу на свете,
тоской призывной он мне будет мил.
Что в нем люблю — не ведаю доныне.
Пришла ли та, кому твердил: приди?
Но знаю я: до смерти не остынет
мой юный пыл и в старческой груди.
Все тише я иду от встречи к встрече,
все зорче мысль, внимательнее взгляд.
Хоть бремя лет отягощает плечи,
как первый день, все дни любовь сулят.
И не жалей о том, любимая подруга,
что бубенцам в ответ гудят колокола,
что на заре своей седеющего друга
нежданно ты в объятья приняла.
Ты круг смыкаешь ласковой рукою,
и если б знала ты, была б удивлена,
как схожи могут быть: с рассветною тоскою
тоска закатная, и с осенью — весна.
Ничтожна ложь несбыточных желаний;
а что доступно — стоит ли мечты?
Но будет смерть полна очарований
в последний день, когда разлюбишь ты.

Ты ль меня забыла
И не вспомнишь вновь?
Но тому, что было,
имя — не любовь.

Что ж предать забвенью?
что же помнить нам?
Робкому влеченью
мыслей не отдам.

Те часы — далёко,
ждет иная новь.
Смутного намека
не уловим вновь.

Сердце не забьется,
чутко замерев,
в речи не прольется
трепетный напев.

И ко лжи готовы,
милой неспроста,
не сольются зовы,
руки и уста,

на одно мгновенье
и без лишних фраз,
даже разрешенья
не спросив у нас.

Миг неповторимый,
тающий вдали.
Иль не видя, мимо
счастья мы прошли?

Иль светлей и краше
счастью не бывать,
и на встрече нашей
Божья благодать?

Жизнь я прожил, но не тщетно мыслил,
и любил недаром пашню и покос.
Дни грядущие по звездам я исчислил,
а былые в летопись занес.

Есть предел и опыту и знанью,
есть предел для воли и для сил.
Слава тем, кого пред темной гранью
не напрасно дьявол искусил.

Знанье, мудрость, ценные уроки
дней былых, и новых дней обет, —
вы ль продлите пламенные сроки,
если в сердце больше сроков нет?

Счастлив тот, кого не свяжет разум
там, где мудрость шаткий строит путь,
кто за сказкой иль за вещим сказом
не боится в пропасти шагнуть.

Но когда исчерпаны желанья,
раньше знанья, мудрости и сил,
счастлив, кто без слез и содроганья
сам себя до срока погасил.

Радостно истрачу все, что я припас:
чувств моих избыток, сил моих запас,
опыта и знанья небогатый клад.
А когда истрачу — не вернусь назад.

Сладкий мед по травам и по всем цветам
собирал я жадно — в улей не отдам
и во благо роду в сотах не скоплю,
но раздам без счета всем, кого люблю.

Что пришло случайно, так же и уйдет.
И пока кружится вечный хоровод,
чем себя я тешил, радуясь игре,
проходя оставлю полдню и заре.

А на склоне лета и на склоне дня
сохраню лишь отблеск яркого огня
для последней встречи, для одной из вас,
на кого истрачу все, что я припас.

Склонен всю жизнь над чуждой нивой,
словоохотлив или нем,
я исполняю, раб ленивый,
свой долг — не знаю, перед кем.

Я зябну в стужу, в зной мне душно,
и одиночество гнетет.
Но кто-то гонит равнодушно
живую плоть мою вперед.

Но кто-то, разум мой смущая
и дух свободный соблазнив,
замкнул врата земного рая,
раскинул ширь плодящих нив.

Служу ль всеблагостному Богу?
иль мой владыка — Сатана?
Но сердце вечную тревогу
таит, отравлено до дна.