Сергей Рафалович - Пленная Воля

Но Ты один, рожденный Девой,
и девственный свершивший путь,
с креста на тех глядишь без гнева,
кто соблазненный вместе с Евой,
ушел из Рая в страстный путь.

Нам два удела
даны заране
от грани белой
до черной грани.

Железным плугом,
клинком из стали
мы друг за другом
и глубь и дали

захватим властно,
отдав без счета,
с рудою красной
кровавость пота.

Но к выси белой
над черной пашней
возводим смело
святые башни,

где той же кровью
мы истекаем,
над здешней новью
нездешней чаем.

И будет лето,
и будут зимы:
дождется ль света
мой край родимый?

Иль тщетно спорим
с двойным уделом
меж Черным морем
и морем Белым?

В небе тянут журавли
острым треугольником.
Плод незримый, плоди земли
не они ли принесли
всем земным невольникам?

Спеет-зреет сочный злак,
пухнут почки жадные.
У коров, кобыл, собак,
плодородья вещий знак,
животы громадные.

Ходят бабы не спеша,
тяжкие, усталые,
чревом бережно дыша,
и вовнутрь, где бдит душа,
смотрят очи впалые.

Сладко сеять и зачать,
вынести не весело.
Чтоб пригреть и приласкать,
над земными — Божья мать
солнышко повесила.

Не вчера ли было ново
слово страсти между нами?
И вверху за облаками
ухмылялася луна?
А сегодня ты в другого
так же страстно влюблена.

День приходит, день уходит,
сердце ль жаждет перемены?
иль желанье только пена
докатившейся волны?
или, может быть, свободе
даже в страсти мы верны?

Было, снилось, примечталось?
все равно и все едино.
Не нашла ты господина,
я не стал рабом твоим.
Сладко нам вчера лобзалось:
сладко нам лобзаться ныне,
мне — с другой и вам — с другим.

И если ты уйдешь к нему,
чтоб больше не вернуться,
замкну я сердце, как тюрьму,
но очи не сомкнутся.

И если ты шепнешь: прощай!
смущаясь и бледнея, —
отвечу: светел древний рай, —
и промолчу про змея.

И если скорбь узнаешь ты,
какой еще не знала,
на неувядшие цветы
наброшу покрывало.

Но если радость — луч небес
блеснет тебе, как чудо,
о том, чтоб я лишь не воскрес,
Творцу молиться буду.

Кружится, вертится, вот улетит,
скачет и пляшет, жужжит и гудит,
блещет на солнце, блестит под луной,
пламенем пышет и в холод и в зной.

Тут без дороги и там без пути
вьется, не ищет пройти и найти,
вдаль не стремится, домой не спешит,
кружится, вертится, вот улетит.

Радость — избыток и соков и сил,
я ли тебя не в конец износил?
разумом острым пытал и пронзил?
скорбью любовной до дна отравил?

Как же тебя ничего не берет,
пламень не сжег и не сковывал лед?
даже веселью тебя не сломить?
даже любовь ты могла пережить?

Глупой и милой
в глаза погляди.
В светлые были
ее не ряди.

Слушай покорно
ненужную речь.
Сказке узорной
в себе не перечь.

Уст не лукавых
устами ищи.
Нет в них отравы
для мудрой души.

Радуйся тайно
и тайно скорби:
любишь случайно,
но все же люби.

Мило, что было,
и страсть, и мечты.
Глупой и милой
достоин ли ты?

Как в весеннем полусне,
не забыться, не очнуться.
Здесь и в дальней стороне
два созвучных сердца бьются.

Слышу топот многих ног,
многогрудое дыханье.
Вижу: светлый наш чертог
потрясен до основанья.

И колебля города,
как исчадие былого,
миллионная орда
край родимый топчет снова.

Но готовил нам удар
дерзкий Запад не за то ли,
что сумели мы татар
задержать на русском поле?

что, свободы не вкусив
и довольства не изведав,
на защиту чуждых нив
мы спешим не хуже дедов?

Много отдали мы сил
за униженного брата,
много вырыто могил
от востока до заката.