Иван Барков - Заветные сочинения Ивана Баркова

Отметим, что понятия о пристойности в XVIII веке, когда жил и писал Барков, могли быть иными, чем у нас сегодняшних и особенно у нас вчерашних, взращенных в строгую коммунистическую эпоху, когда нецензурное слово на заборе оскорбляло взгляд, а появление его в печати было недопустимо. На протяжении XIX века Барков оставался культовой фигурой на задних дворах литературы, обрастая всякого рода домыслами; количество его творений даже приумножилось теми сквернословами, которые, все-таки стесняясь, подписывали свои эротические стишки его именем; в то же время другие любители «потаенного» приписывали Баркову любое похабное произведение, не имеющее авторства. В начале XX века Барков, похоже, вспоминался «читающей» публикой, прежде всего или только, как автор «Луки Мудищева» — непристойной поэмы, к которой он не имел никакого отношения: пресловутый «Лука» появился на свет где-то через сто лет после смерти Баркова. При коммунистическом правлении, то есть большую часть XX века, Барков пребывал в глухом забвении: советское общество, наложив на себя строгие моральные вериги, не просто порицало, а сурово осуждало сквернословие и даже могло привлечь к уголовной ответственности — за распространение порнографии и нецензурную брань. В 90-х годах недавно закончившегося века Баркова напечатали — черным по белому, сразу полностью и впервые без всякой цензуры, без купюр, без точек или прочерков на месте известных слов, напечатали не для узкого круга литературоведов, а для всех, для так называемого массового читателя. Поначалу издатели, по старой памяти озираясь, считали нужным как-то объяснить свою смелость: мол, это все-таки не порнография, а литература, и сам Ломоносов водил с Барковым дружбу, и сам Карамзин отметил его дарование, и сам Пушкин поминал его не без похвалы; поначалу око советского человека искренне оскорбилось, узрев в печати совершенно непечатные вещи, при этом в скандальном изобилии. Но потом и издатели перестали извиняться, и читательское око перестало оскорбляться… Человек есть существо ко всему привыкающее, — как-то так сказано у Достоевского. И это, по мнению Федора Михайловича, самое верное ему определение — человеку. Можно бы с привлечением психологии и прочих наук исследовать перестройку человеческих понятий о нравственном и безнравственном, но выйдет долгий и скучный разговор, который закончится спорными выводами, поэтому с тем же успехом объясним этот переход от нетерпимости к терпимости ненаучно, но коротко в подражание библейским сказителям: Время оскорбляться, и время благодушествовать.

Почему именно Барков прогремел и прославился со своими «срамными» стихами, почему его ставят первым номером среди классиков непристойной литературы? Собственно, он один классик и есть. Никто до Баркова, и мало кто после Баркова изливал на бумагу непристойности в таком количестве, с таким неуемным задором, совершенным бесстыдством и, надо признать, своеобразным талантом, который мы встречаем иногда в рассказчиках пикантных анекдотов. И в большинстве случаев Барков соблюдал те правила, которые позволяют считать определенное скопление слов и предложений литературным произведением, пусть и «оскорбляющим благоприличие». У Баркова «срамные» строки бойко слетали с пера и гладко стелились по бумаге, чего, кстати, нельзя сказать о его «пристойных» творениях. Сравним: в громоздко сложенном «Посвящении», которое предшествует тяжеловесным латинским переводам Баркова и адресовано графу Г. Г. Орлову, поэт-переводчик рассуждает — не очень понятно о чем:

После тугого пережевывания затверженных поэтических штампов Барков, словно школяр, выскочивший из класса на перемену, раскрепощается, расковывается и распоясывается, и у него соскакивают с языка и отскакивают от зубов откровенные, однозначно понимаемые рифмы:

«Послание», не имеющее художественной ценности, как, видимо, и переводы, сделанные Барковым во время службы в Академии наук, не канули в лету благодаря, во-первых, профессиональным составителям и редакторам с академической подготовкой: вроде как нужно дать представление следующим поколениям о литературной жизни прошедшей эпохи, а именно XVIII века; и, во-вторых, благодаря денежной поддержке со стороны органов, заведующих культурой: вроде бы нужно выделить средства тем академическим издателям и редакторам, кои вроде как радеют о том, чтобы дать представление следующим поколениям… А все непечатное дошло до нас благодаря искреннему и бескорыстному труду любителей — любителей клубнички, испытывающих учащение пульса, «горение в жилах» и движение в других телесных органах при чтении и переписывании «заветных» творений, и любителей русской словесности во всех ее проявлениях: любители переписывали из чужой заветной «сафьянной» в свою заветную коленкоровую или какую еще тетрадку стихи Баркова и его подражателей; тогда как другие любители хранили, например, запрещенного Герцена и прочих революционных глашатаев — и первые, и вторые тоже, в общем, сохраняя для потомков подцензурные материалы, получившие определение «потаенная литература».

Читать дальше