Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Нет, верю я, что снова поднесу
К устам бокал, в нем радость обнаружу,
Я знаю, знал и буду знать красу,
Которая вылечивает душу.
О, музыка невозвратимых лет,
Я помню ту тенистую аллею
И снов и дней давно минувший свет,
Забыть любовь я первую не смею,
Как земляники терпкий аромат.
Как ягод алых спелые кораллы,—
Склоняюсь ниц, не мрачен я, а рад,
Не в горе, не с печалью запоздалой,
А с радостью, что всё до мелочей
На весь мой срок, а может быть, и дале
Запомнил я: и тьму твоих ночей,
И жар, и свет, и тайны, и печали.
Сияй, сияй, не гасни, не тускней
И в смертный час, на темном перевале.

День ли, ночь — к тебе я простираю руки,
О тебе шепчу я в голубую даль.
Тяжело на сердце, тягостно в разлуке,
Но уж если любишь, то светла печаль.
Надо мною вьются, ходят грусти тени,
Как туманчик сизый, голубой дымок.
И снует и меркнет в смутном том сплетенье
Стих мой о любимой в звуках нежных строк.
В тишине приходят к нам воспоминанья
С их неуловимым и живым теплом,
И тогда — нежнее, горячей дыханье,
И душа, как птица, клонится крылом.
Всё тянусь к тебе я. Ты — очарованье,
Жизни дар бесценный, — говорю, любя.
Пусть наполнит душу грустное молчанье.
Всё тянусь к тебе я. Я люблю тебя.

Литва, ведь ты моих прапрадедов отчизна!
Ты, как здоровья ключ, вблизи, за поворотом.
Пусть я уже седой, на праздник, не на тризну,
Пришел, чтоб в вильнюсские постучать ворота.

В глубинах чувств, в тревожной тайне генов
И ныне слышу плеск литовских плавных рек,
Напевы давних дайн, их трепет сокровенный,
Как руны вписаны в сознание навек.

Где пращур складывал свои латынью оды,
Где нам с любимою был слышен первый гром,
Что стал великих гроз предвестником потом,
Твоей там стал я частью жизни и природы,

К мечте сегодняшней приблизясь, к старине.
Слова минувшего Литвы — знакомы мне
Как пробужденье снов, нашептывание визы,
Как песнь певца в льняной пречистой ризе

Под дубом Вилии над золотым огнем.
Моя любимая! С тобой еще пройдем
Вдоль тех дубов, костров, в краю чудесных дайн,
В даль жизнестойких снов, невыявленных тайн,

И мудрый Вайделот, на удивленья радость,
Нас встретит сызнова на дедовской тропе
И, ясновидца взгляд направивший к тебе,
Хотя он слеп, нас спросит: «Quo vadis?» [80] «Куда идешь?» (лат.). — Ред.

В стих Вилии, что порожден стихией,
Взыскательный, и всё ж не странный, не чужой,
Я вслушаюсь, чтобы жмудину над тропой
Ответ звучал мой тихий: «Scio, wiam». [81] «Я знаю путь.» (лат.). — Ред.

Ты шел осенним лесом в Зедазени,
Прижав к губам любимый саламури, [83] Саламури — свирель.
И в монастырь, чьи стены были хмуры,
Вошел, крутые одолев ступени.
За нами затворились двери храма,
И саламури звук, с веками слитый,
Упал цветком на гробовые плиты
Владетелей твердыни Сагурамо.
От строгих стен нагорного собора,
От дедовских могил Гурамишвили
Свирели переливы взмыли в горы,
Как соколы, что рядом гнезда свили.
И каменную митру свил над нами
Гранитный купол церкви в Зедазени,
Мотивами священных песнопений
Дышали мы — стихами и ветрами.
А в песнях воспевалась бесконечность
Людских дерзаний, солнце и природа,
И рокот речи древнего народа,
Как волны горных речек, лился в вечность.
Язык грузинский в хате над Хоролом
Печальным зовом сердце растревожил,
Когда Давид, слабея, телом хворым
Простерся молча на предсмертном ложе.
То было на далекой Украине
Давным-давно, в день августа, как этот.
Давида, страстотерпца и поэта,
Ираклия свирель воспела ныне.
Арагви лента, величавость вида,
Зловещего предгрозья сполох дальний,—
На высях Зедазени в честь Давида
Стоял ты с давней песней поминальной.
Был год тридцать девятый. Скоро-скоро
Ты сменишь нежность, песню саламури,
На стих суровый, говорит который
Про мужество и подвиг в грозной буре.
Ты сам такой — суровости не чуждый,
И грустный, и веселый ты, и смелый,
Возлюбленный, в семье народов дружной
Поэт красы и славы Сакартвело.