Всё потонуло в медном этом громе,
Но схлынула, угомонилась медь,
И стала трость эбеновая петь,—
Одна на всем притихшем окоеме
Душа живая… Отдаленный зов
Затрепетал, гурьбой подхвачен юной,
И, словно встряхивая сумрак лунный,
Послышалось бряцанье бубенцов.
Ночь пленяют,
разгоняют
Быстрых плясок ветерки.
Всплески песен, смеха тают
На поверхности реки.
Утопают, выплывают,
Чтоб принять иную стать
Жаркий отблеск разливают,
Рассыпают дробь опять,
Вьют веночек хоровода,
Расплетают песни вязь,
И звучит напев народа,
Вечной юностью искрясь.
Начинайте! Плавно, гибко
Вереница мчит, легка,
И чеканит четко скрипка
Пиччикато казачка.
Веселей — смычка удары
По натянутой струне.
Взрыв — и вдруг распались чары
В наступившей тишине.
Распались чары, только бубенцами
Сверкнули, зазвенели… Дирижер
Неспешно выбирался на простор.
Зашевелились музыканты в яме.
Но это не конец, а лишь начало.
Так верх над одиночеством берут!
Призыв к единству сердце различало
В чужом творенье, прозвучавшем тут,
И преданность народу без предела,
И веру в человека — без прикрас,
Простую, — ту, что в душу входит смело,
С готовностью, как помощь в трудный час.
Чуть захмелев от музыки и дум,
Ты выбегаешь в сумрак непогожий,
И, сыростью прохваченный до дрожи,
Бредешь, а ветер шквалистый угрюм.
Он делает не первую попытку
Сорвать с плеча промокшую накидку.
Нигде укрытья нет, просвета нет.
Но кто ж зовет? Ты знаешь сам, откуда
И кто тебя зовет… Встает сонет,
Как очевидец, как прозренья чудо.
Встречай же слово властное, поэт!
Перевод В. Потаповой
1825, 29 октября, Одесса
Skąd mi tu żal niewczesny?..
A. Mickievicz
[65] Откуда у меня здесь неуместная печаль?.. А. Мицкевич (польск.). — Ред.
Где исток немой печали этой
И напрасной горести твоей?
Глух во мгле приморья предрассветной
Покидаемый тобой Лицей.
Хмель бессонниц. Дальняя дорога.
Мутный сумрак в нелюдимый час.
Медным колокольцем у порога
Звякает почтовый тарантас.
Всё готово. Вынесены вещи,
Рукописи, книги. Ты стоишь
В доме опустевшем, где зловеще
Грусть твоя скребется, словно мышь.
Шелестит, как мышь, как дождь осенний,
Как забытый выцветший листок,
Зов воспоминаний и сомнений,
Мыслей перепутанных итог.
Так ледок затягивает воды,
Так над глубью дум шумит печаль.
Свежестью отваги и свободы
Дышит наступающая даль.
Что там ожидает? Может, слава…
Сколько тайн и судеб в этой мгле!
Путь ведет к прозреньям величавым,
Только не ведет к родной земле.
Только родины и только счастья
Нету у скитальца впереди.
Словно в бурю парусные снасти,
Стонет даль, и ноет боль в груди.
Не додумал ты всех дум высоких,
Не дочувствовал, не долюбил,
И немало омутов глубоких
Ты в своей душе не прояснил.
Сколько крови, слез, чернил и пота
Зря пролить придется и не зря.
Но не снизишь никогда полета —
Так и будешь странствовать, паря.
Миг — и желтый шлейф одесской пыли
За повозкой тянется твоей.
Миг еще — и дали заслонили
Город, море, суходол, людей.
В чем твоя печаль, поэт угрюмый?
Ты ведь не тоскуешь ни о чем.
Вдаль гляди и о былом не думай,
Только горечь вырази стихом!
Брось свой дар бесценный, стих высокий,
Брось, как вызов на смертельный бой!..
Слышно — за порогом, одинокий,
Ходит почтальон, хозяин твой.
Миг — и ты простишься с этим домом,
Миг — и, одиночество, прости!
Может, кто придет к дверям знакомым
Пожелать счастливого пути.
Может, на прощанье кто обронит
Хоть одну слезинку, хоть словцо…
Никого. И только ветер гонит
Рокот волн, швыряя пыль в лицо.
Ты забудешь улицы и лица,
Грусть неведомую и мечты.
Но тридцатилетие промчится —
Снова рокот волн услышишь ты.
Тот же берег, тех же вод кипенье,
Те же волны на Босфор бегут
И к тебе в последнее мгновенье
Жизни гул, последний шум несут.
Подымись, поэт, на смертном ложе
И шепни, превозмогая дрожь:
«Родина, сквозь дали, если можешь.
Дай мне весть о том, что ты живешь.
Расскажи мне о бессмертье славы,
О Сенатской и о Тульчине,
О восставших улицах Варшавы,
О просторах, о степях в огне,
Читать дальше