Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Волненьем и страстями свет объят,
Стремится сердце в мир,
чтоб встал он мыслью вскрытым.
Зачатая грозой и динамитом,
Гремит их встреча, как грозы раскат.

Высокий разум гроз.
Гроза, и мысль, и дело.
Рожденная трудом
и вновь берясь за труд,
В горнилах мысли истина созрела,
Она — весь этот мир — руда и грунт,
И железняк, что от загара розов,
И обжигающий химический состав,
И синий до глубин, звенящий ферросплав,
И газолин прозрачнее мороза.
Ты мудростью такою овладей,
Она — показанная в цифрах воля класса,
Который вкладывает мысль свою в каркасы
Строений, созданных людьми и для людей;
И мысль его над всем —
хозяин и диктатор,
Прикажет — так, и верно — будет так.
Он труд и мысль готовит для атак,
Как будто корабли, построив их в кильватер.

И труд, и мысль. Удары землю роют,
Чтоб мудрость и руду добыть из черных ям
Литейщикам и мастерам забоя
И фрезеров и штолен мастерам.
И человек, воспитанный цехами,
Идет к победе, сквозь огонь и дым.
Берет он мудрость класса, словно знамя,
И знамя лучших взвеяно над ним.
Под вопль орудием начерченных парабол,
Под рев работ,
под марш колонн
Он из огня свое выносит право,
Как знамя завершения — закон.
В борьбе явлений ясные законы,
Как будто армия, раскинули бивак,
Остановись для нового разгона,
Для новых дел, и планов, и атак.
Штаб начеку.
Не спят бойцы в дозорах;
И на закон, как на плацдарм, легло
Проектом наступленья и отпора
Всем классом утвержденное число.
И, путь прямой открыв, войска подходят
к цели,
И каждое число утверждено трудом
И сверено в упорном сложном деле,
А дело сверено обдуманным числом,
И над строительством, что землю потрясло,
В свершеньях
и расчетах вырастая,
Проходит, как колонна боевая,
Животворящее могучее число.

Состарилось сердце. Подобный недуг
Сильней и опаснее прочих болезней:
Как корень, как поросли, он не исчезнет,
Но ягоду плоти прорежет не вдруг.
Состарилось сердце. Осознано это,
Большие и малые боли страшны.
И крикнуть хотел бы,
и голоса нету,
И нет предназначенной тишины.
Предатель, свидетель и гость беспокойный
Толпятся. И начат переполох.
Но сердцу известно:
они недостойны
Услышать его улетающий вздох.
Сидят приживалки. В слезах домочадцы.
И торг открывается опекунов.
И каждый советчик, и хочет ручаться,
Что право ему на наследство дано.

Тебе, чистоплюю, сердец приживалке,
Другого сочувствия не понять —
Ты можешь лишь пальцы заламывать жалко
Да руки сплетать и ломать их опять.
Сидишь — добродетелью пахнет, как мылом.
Сидишь — и унынием пахнет, как злом.
Сидишь, поправляя движеньем унылым
Трагических линий и складок излом.
То кончиком пальцев, то венчиком губок
Коснешься пылающих мышц бытия
И давишь слезу из себя, как из тюба,—
Слезу из сиропа и нашатыря.
Сочувствие и сожаленье,
ты — лекарь,
Который опаздывает на прием,—
Лекарство скончавшемуся человеку,
Какой не нуждается в нем.

Флегмоной бесформенность пухнет без меры,
Болотом, и флюсом, и тьмою в ночи,
И лоном и мокрым, и черствым, и серым
И самок бесплодных, и паучих.
И это хандра, словно голод неясный,
Карикатура унынья. Она —
Как отвращенье, и ей неподвластны
Ни вопль перед смертью, ни тишина.
Полслова — она и полмысли убогой!
Хандры недоносок — так трудно ему
Таскать свой живот, безголовый, безногий,
Который глядит в бесконечную тьму!
И полумертва и полуживая —
Хандра, ты находишься на рубеже,
Где смерть и безумье друг друга встречают —
Загадка — трусливым, нирвана — ханже.
Не мысль и не чувство —
она погибает —
Большая амеба — сердец неживых,
Когда наступает, как в битве, на них
Подвижная, жадная гостья иная.
Всегда аккуратной, и верной, и строгой
Ты душишь, как астма,
ты мертвым сжимаешь узлом,
Ты мускулы сводишь и вносишь разлом
О зависти скрытной и темной тревога!
Ты — четких и ясных безумств метроном,
И ты же — язык, что прокушен зубами;
Падучей охваченная напролом,
Ты хлещешь, как точным и верным кнутом,
Надтреснутыми
позвонками.
Ты — зависть, и вьешься, как кнут. И струною
Хребет твой натянут, нечисто звуча
Всё той же бичующей нотой одною
Маниакального скрипача.
Как король, он окутал себя ореолом,
И правит толпою глухой.
Король, ты же голый, ты — голый!
Музыкант сухорукий и злой!
Выходишь
и в напряжении диком
Бледнеешь, и гнешься, и падаешь ниц.
Колючие пальцы твои наливаются
злобой и криком,
Как наливается злою вакциною шприц.
И ты —
не страданье,
тебе вдохновения надо
И почестей нужен сладчайший недуг,
Чей струп, чей нарыв —
голгофа и также эстрада,
Куда не за смертью идут.