Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

И нужно ли сейчас напоминать,
Что пруд лесной древнее Оссиана
И что кукушка — летняя поляна —
Кукует, позабыв о временах,
Что слава перочинного ножа
В орешнике ещё живёт, свежа?
И нужно ли отыскивать примеры
Для азбучного знанья детских лет —
Мы в детстве — современники Гомера,
А времени у нас в помине нет.
Оглянемся, и без труда припомним
Клубящееся детство летних комнат,
Кусты, гербарий, бабочек в спирту,
Двух бабушек, прогулки и поездки
И ту серебряную высоту,
Которая нам после — не известна
И, кажется, никем не занята,
А в детстве — как купание, проста.

Когда собвей над гаванью повис,
Окутанный железной паутиной
И кувырком на стёкла сорвались
В шальных ракурсах влажные картины,
Мгновенье, как хрустальная метла,
Ударило в зрачки и задрожало,
И солнечная чайка замерла
В сквозной четырёхмерности квартала.

Тут лесной Эльсинор, водопадные сфинксы рябые,
Водопадных террас серовато-стальной разворот,
Эликсиром листвы театральные древние были
Пропитала насквозь водопадов железная страсть.
В толщу горных пород
Узловатые корни ввинтились,
Освежает берёза слепому титану висок,
Он огромно высок,
Этот срезанный каменный вылеп,
Плосколицый Рамзее, прародитель осин,
Оссиан.
Водопадная капля дрожит на листе пятипалом,
Птица
Правит свой путь, серебром водопад осиян,
Лес водой окроплён, у осин — серебристые лица,
И не может заснуть кавалькада бегущей воды,
А на камне — босые следы.
Тут укус комариный остёр,
Быстроногие нимфы Эпира
Зову кельтских сестёр
Отвечают сквозь капельный плеск,
И под шорох дубов в камне ласточки строят квартиры
И живут на пороге небес.
В узком теле ствола просыпается дрожь на закате,
И в последнем луче водопадные капли слезят,
Эта пена бела, как огромная белая скатерть,
И блаженствует ферма вдали, и созвездья приходят назад.

Синим движеньем строки наполнять молодые тетради,
Мерить шагами тропу, верить изгибу ствола,
И наблюдать облака и по-птичьи сидеть на ограде,
Вечером пить молоко возле простого стола.
Я не останусь в долгу перед иволгой этой и ульем,
Буду купаться, гулять, спать при открытом окне,
С вечера влажный балкон сосчитает плетёные стулья,
И налетит мошкара роем на лампу ко мне.
Клетка моя — наверху, и окошко моё — над карнизом:
Снизу слышны голоса двух полукруглых террас,
Слышно, как плещется чай под фарфоровой рокот сервиза
И наполняется тишь ласковым кружевом фраз.
После обеда в июле — как в рощу зашедшее стадо —
Там белобрысый пастух лёг под берёзу вздремнуть,
На развороте листа заснула моя Илиада,
И позабыло перо долгий гекзаметр загнуть.
В те баснословные дни, когда измеряли покосом,
Синью возможной грозы, квасом и осами день,
В те необъятные дни не лгали тележные оси
Скрипом гружёных возов вторя заботам людей.
Те вечера в колпаках светились, как память чужая —
Наши — окрошка и лёд, наш золотистый балкон,
Наш неописанный рай, куда налегке приезжали
И через лес прошагав, видели свет из окон.
Нынче и вспомнить нелепо, как те вечера мемуарны —
Словно вздувал самовар там голенищем Гомер,
Словно фонарь не мигал на хвосте у вагонов товарных,
А хоронился в лесу с огнивом Пан-старовер.
Кожаных сто корешков светились за стёклами шкафа,
Свечки тенистый уют в спальне горел, как Шенье,
И наплывал парафин, и на бронзу зелёную капал,
Словно в прохладе стиха было просторно в семье.
Время, сквозь летний диктант ускользало, неслось и струилось!
Вязло в душистой смоле, в диком овраге росло,
Были светлы вечера, и замедленно солнце садилось,
И молодой березняк влагой шумел, как весло.
Что необъятнее лет, баснословных, как этот гекзаметр:
Этот далёкий пейзаж древнее пишет перо,
Даже и солнце сегодня смеётся другими глазами,
Кстати — и полдень забыл, как по-французски — ведро.
Только быть может — прочтём с отливающей воском страницы,
Локтем стыдливо прикрыв тот золотистый обрез,
Как тёмно-бурую шишку клевали носатые птицы
И пробирался меж хвой утренний пурпур небес.
Словно навеки смола отгорела на синем пороге,
А незадачливый день рукопись сжёг на свече,
Словно былые угодья покинули старые боги,
Словно и дятел стучит в необратимом ключе.