Ирина Кнорринг - После всего - Стихи 1920-1942 гг.

Я никогда, должно быть, не смеялась,
Со мной всегда и всюду на земле —
Замызганное платье и усталость,
Немытая посуда на столе.

Я никому не обещала рая,
Я не бралась за важные дела,
И, маленькие дни переживая,
Я счастья никому не принесла.

Я пью вино. Густеет вечер.
Веселость, легкость — мишура.
Я пью вино за наши встречи,
За те — иные — вечера.

И сквозь склоненные ресницы
Смотрю на лампу, на окно,
На неулыбчивые лица,
На это горькое вино.

И в громких фразах, в скучном смехе
Самой себя не узнаю.
Я пью за чьи-нибудь успехи,
За чью-то радость, — не мою.

А там, на самом дне стакана,
Моя душа обнажена…
— И никогда не быть мне пьяной
Ни от любви, ни от вина.

Чтобы завтра небо сияло
Незапятнанной синевой,
Чтоб с утра не казаться усталой,
Измученной и больной.

Чтобы встретить добрые лица
Вместо сдержанных и сухих,
Чтоб в газете, на третьей странице,
Увидеть свои стихи.

Чтоб никто ни на что не дулся,
Чтобы стало смешно хандрить,
Чтобы в ровном и четком пульсе
Билась дикая воля — жить.

Чтоб суметь рассмеяться звонко
Над тоской предыдущих дней.
Чтобы выпуклый лобик ребенка
Стал хоть чуточку розовей.

Чтобы стало легко и приятно
Мыть тарелки и чистить ножи…
— Словом — все, что невероятно,
Что совсем не похоже на жизнь.

И вовсе не высокая печаль,
И не отчаянье сдвигало брови…
Весь вечер ныли, долго пили чай,
И долго спорили о Гумилеве.

Бросали столько безответных слов,
Мы ссорились с азартом, и без толку.
Потом искала белый том стихов
Повсюду — на столе, в шкафу, на полках.

И не нашла. И спорили опять.
Стихи читали. Мыкались без дела.
И почему-то не ложились спать,
Хоть спать с утра мучительно хотелось.

День изо дня, — и до каких же пор?
Все так обычно, так совсем не ново,
И этот чай, и этот нудный спор
О Блоке и таланте Гумилева.

Забыть о напряженных днях,
О трудном детстве, о России,
Не мудрствуя и не кляня,
Перечеркнуть года пустые, —

Не замечать больших утрат
(Какое мертвенное слово!),
Не понимать, что дни летят
Бессмысленно и бестолково.

Совсем и навсегда простить
Все заблужденья и ошибки,
И губы твердо заклеймить
Почти естественной улыбкой.

Тогда и жить в простом тепле
Среди давно привычных вздохов
На этой солнечной земле,
В конце концов — не так уж плохо.

Ты мечтаешь: «Вот вернусь домой,
Будет чай с малиновым вареньем.
На террасе — дрогнувшие тени,
Синий, вечереющий покой.

Ты с мальчонкой ласково сидишь…
Занят я наукой и искусством…
Вспомним мы с таким хорошим чувством
Про большой и бедственный Париж.

Про неповторимое изгнанье,
Про пустые мертвенные дни…
Загорятся ранние огни
В тонком нарастающем тумане…

Синий вечер затемнит окно,
А над лампой бабочки ночные»…
— Глупый друг, ты упустил одно:
Что не будет главного — России.

Всю жизнь тоскливо думать про искусство,
Писать стихи о том, что очень грустно.

День изо дня назойливо молчать
И, не дождавшись, терпеливо ждать,

И отвозить покорно и упорно
Своих любимейших и неповторных

Литературных маленьких детей
На кладбище «Последних Новостей».

Опять о том же: о годах войны,
О грохоте уродливых орудий,
О черном дыме в синеве весны,
О том, что было и чего не будет.

Как шли в атаку, брали города,
Снаряды рыли вспаханную землю,
О пафосе, который навсегда, —
До самой смерти — свеж и неотъемлем.

И только я средь пламенных людей,
Не возражая, не кляня, не споря, —
Твержу о несмываемом стыде
И о неискупаемом позоре.