Ирина Кнорринг - После всего - Стихи 1920-1942 гг.

С такой тяжелой головой,
С таким тяжелым животом,
Беспомощной, полуживой
Живу, не помня ни о чем.

Живу, нанизывая дни,
Как нитку одноцветных бус.
Зажгу вечерние огни,
Зажгу и жалко улыбнусь.

Из-за чего? И для чего?
Пусть я сама не подошла,
Не рассказала ничего,
Стихов последних не прочла.

Но камень давит жизнь мою
И неподвижная тоска.
Я прошлого не узнаю
В твоих расширенных зрачках.

Как страшно — невеселый друг! —
Как трудно жить с такой тоской,
В кольце бессильно сжатых рук,
Неверующей и больной,
С такой свинцовой головой…

Молчанья ничто не нарушит —
Я сделала жизнь простой.
Ввела я и тело и душу
В давно желанный покой.

Без мысли, без слов и проклятий
Огромные дни скользят.
И синий больничный халатик
Удобней, чем всякий наряд.

А руки висят, как плети.
Я будто совсем не жива.
И нечего мне ответить
На ласковые слова.

Шепчет ночь, колдунья и пророчица,
Шепчет ночь тревожные слова.
Больше думать ни о чем не хочется,
Но от дум пылает голова.

Синий сумрак в незнакомой комнате,
Смесь теней и шорохов глухих.
И всю жизнь, должно быть, буду помнить я
Эти ночи, мысли и стихи.

Шепчет ночь слова такие странные,
Припадает к синему окну.
Вот оно, — хорошее, желанное,
Свято окрылившее весну.

Только это сердце не устало бы,
Если б только жизнь не солгала…
Вторит ночи тоненький и жалобный
Детский плач из темного угла.

Там завелись осторожные черти,
Сумрак шуршит и колдует за печкой.
Жизнь догорает копеечной свечкой.
Белые девушки грезят о смерти.

Шепчутся в окнах: «Мы ждали, мы ждали…»
Вторит им улица: «Верьте, о, верьте!»
Тихо смеются горбатые черти.
Девушкам снятся лиловые дали.

Сомкнуты губы, уронены руки.
Дни одиноки и ночи бездомны.
Хрупкие девушки с ликом Мадонны
Слушают нежно вечерние звуки.

— Где это будет? Когда это было?
— Где повторяется? Верьте, о, верьте!
Жалко ласкаются с миной унылой
Злые, трусливые, липкие черти.

Верно, мне не сделаться поэтом.
Никогда, должно быть. Никогда.
Отливает розоватым светом
Тихая вечерняя вода.

Обволакиваясь пеной белой,
Шелестит рассеянно фонтан.
И впервые в мыслях прозвенело:
— Жизнь проиграна и прожита.

Сквозь узорчатую чащу листьев
Засветили разные огни.
Пальмы в бочках грезят о Тунисе,
Вспоминая солнечные дни.

И в высоком небе сумрак зыбкий
Обволакивает купола.
Тихой, незамеченной улыбкой
Молодость ненужная была.

Обойду, к прошедшему остыну,
Замолчу, исчезну в мутной мгле,
Завещая маленькому сыну
Мысль о счастье и любовь к земле.

В Люксембургском саду, у газона,
Против серого зданья Сената,
На часы я смотрела когда-то,
Притворяясь наивно влюбленной.

В Люксембургском саду, у фонтана,
В жаркий август (вовек не забуду!)
Я поверила в яркое чудо.
Было тихо, безлюдно и рано.

Зелень свежая, воздух недвижный,
Воробьишек пугливая стая…
— Хорошо, что все это бывает
Только раз в нашей маленькой жизни.

С каждым днем, с каждым часом все тише.
Я едва ли способна любить.
И не вслушивайся — не услышишь;
Как порвется тончайшая нить.

За листы неотвеченных писем,
За подушку в неслышных слезах,
За стихи про лиловые выси —
Честно взглянем друг другу в глаза.

На жизни — тяжелою грудой
Напряженное слово — молчать.
Никогда я не верила в чудо.
Никогда не умела мечтать.

И, должно быть, просрочены сроки,
Губы сжал одичалый испуг,
И мы снова с тобой одиноки,
Мой случайно замеченный друг.

Но не надо ни слез, ни томленья,
Ведь слова, и раздумья, и мы
Это только пустые виденья
Для меня не пришедшей весны.