Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

У венгерского поэта,
У поэта-публициста,
Эссеиста, депутата
И певца широких масс
Обитает в доме галка.
У него на кухне чисто,
У него ума палата
И бутылка про запас.
Мы обсудим этот мир
И наполним сыром чрево.
Галя, краля, королева,
Осенит наш скромный пир.

Не горюй, моя душа!
Только дай растаять снегу —
Купим в складчину телегу,
Запряжем с тобой лошадку
И поедем не спеша.
От деревни до деревни,
Мимо Дьендьеша на Тиссу,
Мимо Суража на Гжать.
Будем спать с тобою в сене,
Будем петь с тобою песни,
А лошадка будет ржать.

Соберемся налегке,
Только Галя на дуге
Да бубенчик под дугой,
Не печалься, дорогой!

Зеленый чайник на бочонке,
Тельняга сохнет на бечевке,
Вот тут и будет мне постой:
Устал —
а мотобот пустой.
Он, как умаявшийся мерин,
Подрагивает животом,
Посапывает, вял и медлен,
Постукивает в пирс бортом.

Мне снится мой отец, Антон.
Мы — бреемся.
Нас двое.
Трое?
Да, с нами Пушкин!
Мы — поем.
И песню нашу ах как стройно
Слагаем тут же — враз втроем!
Струись, прекрасная, теки,
Даруй нам сладости и власти!
Мои глаза слезами застит,
И даже бриться не с руки.

Дивлюсь сквозь сон своим же снам.
Кто сны подсказывает нам?
Кто в нас царит, какая сила?
Какое дерзкое светило
Нас возжигает по ночам?

Се — я, усталый человек,
Царю покойно и забыто.
Реалии чужого быта
Гурьбой стучатся в мой ночлег.

Так волны остров окружают,
Но важно скалы отражают
Их притязательный набег.

Василий Андреич Жуковский
Солнцем русской поэзии не был,
Что поделаешь, не дано.

Сын турчанки — и правнук арапа,
Два курчавых, а солнце — одно.
Застрелили!
Застрелили.
Темно.

Море людское внизу с утра,
Море людское.
Вот ведь горе какое.
Ледяная гора
Давит на плечи.
Волосы слиплись на плеши.

Меланхолический бард,
Очи томные, шелковый бант —
Вот не думал дожить со своею постылою
Господи, не допусти!
Не подпусти костлявой!
Огороди стеной!

— Это ты, Василий Андреич?
— Я, родной.

Каждый раз,
Как приедем с женой в этот город,
Стоим у этих воро́т.
Снег за во́рот.
Дождь за во́рот.
Прибывает, подходит народ.
Господи, не допусти!
Ждем — молчаливые тени.
Дважды в день Василий Андреевич
Вывешивает бюллетени.

Хочется голову преклонить
Возле тихой воды.
Чтоб она не резала глаз отражением солнца
И была холодна, но не ломила зубов,
И никаких колючек, репьев, никакой крапивы,
Лишь мшистые прикосновения
Воды или камня.

Есть теснина в предгорьях Кавказа:
Сверху полдень,
Сверху горланят птицы,
Сверху лесистой тропой терпеливо бренчат туристы,
А там —
В золотистом сумраке
На полированном ложе
Легкая дремлет вода.

Еще хранится такая
В пологой каменной чаше
На острове том безымянном
На севере милом.

И совсем в не дальних краях,
В пятистах шагах от Оки,
Мне известны целебные заводи
Лугового ручья.

Я москвич, обитаю в Москве,
Понимаю Москву с полуслова,
И, наверно б, зачах,
Отлученный от мельтешенья.
Но ведь очень, очень бывает,
Что хочется голову преклонить,
И тогда — понимаете? — негде.

И так-то плыли облака
По легкому, пустому небу,
Что мне, беспутному, явилась
Строка.
Она светилась.

И так она была легка,
Что я следил ревнивым оком,
Как тень ее по наволокам
Скользила.
И тени облаков скользили тоже,
Не отставали
И не обгоняли ее, мою строку.

Она исчезла за чертой,
Как дыма клок иль звук пустой,
Но долго тени облаков
Скользили с ельника на ельник
И долго человек-бездельник
Сидел и лености оков
Не рвал.
И недоумевал.

Его ревнивый взор
Скользил с угора на угор
И оттого, что отставал,
Сердился:
Зачем он слаб постичь черту,
Ту, за которой
Строка исчезла навсегда?

Стихотворец — миротворец,
Мира стройного творец.
В этом мире тихой лире
Внемлют старец и юнец.

Стихотворец — громовержец,
Рифма — молний пересверк!
Он ее в колчане держит,
Он тирана ниспроверг!