Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Человек один сидит,
Втихомолку шутки шутит,
Имя ласковое — Юдит —
В сердце дудочкой дудит.

Пир удался, но ближе к утру
Стало ясно, что я не умру,
И умолкла воронья капелла;
И душа задремала без сил,
А потом ее звук воскресил —
То балканская горлинка пела.

Я очнулся; был чудно знаком
Голос птицы с его говорком,
С бормотаньем нелепых вопросов;
И печаль не была тяжела,
И заря желторота была,
И постели был краешек розов.

Там, в постели, поближе к окну,
Дочь спала и была на жену
Так похожа, что если б у двери
Не спала, раскрасневшись, жена,
Я б подумал, что это она,
А подумал: не дочери две ли?

Пировалось всю ночь воронью,
Воронье истязало мою
Небессмертную, рваную душу,
И душа походила на пса,
Что попал под удар колеса
И лежит потрохами наружу.

Но возникли к утру на земле
Голос птицы, тетрадь на столе,
И строка на своем полуслове,
И на девочке розовый свет,
И болезни младенческий след —
Шрамик, оспинка около брови.

Этот мир был моим — и знаком
Не деталью, а весь целиком,
И лепился любовью и болью,
И балканская птица была
Туркестанской — и оба крыла
Всё пыталась поднять над собою.

Снова жирные цыгане,
Дети солнца и земли,
На виоле, на цимбале
Заиграли, завели.
Примаш [6] Примаш (венг.) — первая скрипка и центральная фигура венгерского цыганского ансамбля. песню заорал,
Шайка-лейка подхватила,
Что-то к горлу подкатило,
Закачался дымный зал.

Баста, кончились туристы,
Оскудел приток валют,
Остается местный, честный
Муз ценитель неизвестный,
Потребитель скромных блюд.

Всё, капут, конец сезона,
Местный люд пришел к огню,
Подают ему меню,
Выбирает он резонно.

Лить дождям — не перелить,
Время жажду утолить,
Песен не перепиликать,
Скрипок не перепилить!

Митя-бачи [7] Дядя Митя (венг.). тряхнул стариной,
Митя-бачи пошел на болото,
На болоте он был старшиной —
Старше всех, кому жить неохота.

Всех, кому надоело совать
Электроды в нейронные сети,
Митя-бачи повел сачковать,
Соблазнил и увел на рассвете.

Но, цепляя в болоте сачком
Безымянную жертву науки,
Митя-бачи ревнивым зрачком
Поверял свои чудные брюки.

Ибо на уши вешать лапшу
Академикам или членкорам
Лучше в брюках, чем без. И, прошу,
Не орите, пожалуйста, хором.

Разорались, аж комья летят.
Никакого с коллегами сладу.
Будто впрямь Митю-бачи хотят
Беспортошным оставить к докладу.

Хуже нет, когда выхода нет,—
Нет в запасе штанов, хоть зарежьте!
Вот возьму и на бедра жилет
Нацеплю на доклад в Будапеште.

Может, в нашей великой стране
Исповедуют моду такую…
(Эти мысли роятся во мне,
Пока я на болоте сачкую.)

Ты не плачь, дорогая родня! —
На докладе я выглядел франтом:
Были, были штаны у меня!
А и не было б, тоже красиво.

«С детьми ходили за лавандой».
Наткнусь в блокноте на строку —
И яви отблеск лиловатый
Из тусклой глуби извлеку.

Вдоль озера, затем тропою
Вдоль склона, где термальных вод
Окаменелые покои,
Затем вдоль рощицы, и вот
Под негустой древесной кущей
Залиловело, и запах
Цветок лавандулы, растущий
Не врозь, а в купах и снопах.

Давно заброшенных посадок
Остатки
нежно расцвели
Средь рощ, где жив еще остаток
Давно разлюбленной земли.
Она размечена на цели,
Взрывчаткою начинена,
Но разве так на самом деле
Была задумана она?

Дыши,
дитя,
глазами хлопай
В Европе, пахнущей Европой,
Лавандой, мятой, чебрецом,
Замри, дитя, перед лицом
Земли, где длительностью слога
Так пахнет смертная строка
Как нежным запахом цветка
Жена разлюбленного бога.

У венгерского поэта
Обитает в доме галка —
Не сорока и не грач.
Галя, краля, королева,
Попрошайка и нахалка,
За поэтом ходит вскачь.
Носом по полу стучит,
Неверморов не кричит.

У венгерского поэта
Шевелюра поседела,
Но кому какое дело
До его седых волос!
Галя, краля, долгий нос,
У поэта есть вопрос,
Ты не знаешь ли ответа?
Галка хохлится в углу,
Словно турок на колу.