Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Мы залезли в долги и купили арбу,
Запрягли ишака со звездою во лбу
И вручили свою отпускную судьбу
Ишаку — знатоку Туркестана.
А на Крымском мосту вдруг заныло в груди,
Я с арбы разглядел сквозь туман и дожди,
Как Чимганские горы царят впереди,
И зовут, и сверкают чеканно.

С той поры я арбу обживаю свою
И удвоил в пути небольшую семью,
Будапешт и Калуга, Париж и Гель-Гью
Любовались моею арбою.
На Камчатке ишак угодил в полынью,
Мои дети орут, а я песню пою,
И Чимган освещает дорогу мою,
И безумно прекрасен собою!

А у венгров и черемухи цветут!
Вот приехал я в венгерский институт,
А в окне, гляжу, они стоят, белы,
И черемуховый дух во все углы.

И сирень цветет у венгров, и миндаль,
И ничуточки мне этого не жаль,
По кювету маки алые — и пусть,
А учуял я черемуху — и грусть.

Вот уехал я из дома в холода,
Вот приехал я, товарищи, сюда.
Что я видел под Москвою? — белых мух.
А у них уже черемуховый пух.

Не творил ли нас господь навеселе?
Больно много он напутал на земле.
Ну, миндаль пускай у венгров, леший с ним,
Но черемухи-то нам нужны, не им!

Когда язык уму не внемлет,
Когда опять кувшин подъемлет
Хозяин-старикан,
А обе дочери с мужьями
Вовсю следят, сказать меж нами,
Не пуст ли твой стакан,—

Тогда, русак, держись валетом,
Пить — пей, но не забудь при этом:
Теперь не до речей!
Налей-ка сам обеим сестрам,
Кувшин, ведь он на то и создан,
Чтоб пелось горячей.

А песни Кларики так хриплы,
Что, как смычка по скрипке скрипы,
Извлечь умеют дрожь.
И вот признательно и робко
Души фанерная коробка
Вибрирует… Хорош!

Готов, давись слезой прогорклой!
Туда, где солнышко за горкой,
Рванись — и протрезвей.
Там за полями, за лесами
Поют не ангелы — мы сами
И хриплый соловей.

Когда мужья долой с катушек,
Мадьярки света не потушат,
Коль песня горяча.
Ах, есть кому в полнощном доме
Водить нездешнею ладонью
Вдоль влажного плеча…

А кого же, вот вопрос,
Так от страсти распирает?
Это вот кто: черный дрозд
Свои песни распевает.
Так себя он распалил,
Что — хвалите не хвалите —
Все равно он будет лить, и лить, и
Лить, и лить свое, как лил.

Потому он черный дрозд,
Что имеет черный хвост,
Вообще, помимо клюва,
Черный он во всех местах
И попеть большой мастак.

Все акации в цвету,
Дрозд поет, а пчелы — ууу,
Ну и духууу,
Ну и цве́тууу,
Ууу как сладко, мо́чи нету!
Тяжелеют на лету.

Всяк свои имеет страсти:
Пчелы — по медовой части,
Дрозд попеть,
А я мастак
Поваляться просто так.

Не по этой ли причине
Я до чина не дорос —
Вот вопрос.
Пустой вопрос!

Так уж рад я, что живу,
Что приписан к белу свету.
Гроздь акации сорву,
О, как сладко, мочи нету!
Дрозд поет,
А пчелы — ууу.

Живем в сени колоколов
Тиханьского аббатства.
Здесь храм воздвигнут будь здоров,
Да оскудела паства.

Уж не морочат сирый люд
Небесные фальцеты,
Зато безбожникам дают
Органные концерты.

Орган с бессмертною душой
Секретничает
ради
Ее потребности большой
В гармонии и ладе.

Орган туда уносит нас,
Где скорбь души не травит,
А ко́локола бренный глас —
Он телом нашим правит.

Известно нам из древних книг,
Что ко́локола звуки
Язык развязывали вмиг,
А там, глядишь, и руки.

Когда порой колокола́
Глаголом одержимы,
Такие варятся дела,
Что валятся режимы.

Но отшумели те деньки,
И нет расстриг-монахов,
И динь-динь-дини далеки
От этаких замахов.

На скамьях нет свободных мест,
Внутри светло и чисто,
Мы здесь, нам по сердцу приезд
Столичного солиста.

Мы озираем божий храм
Без истовой натуги,
И важно льются в души нам
Прелюдии и фуги.

Ти́хань. Листья облетели.
В камне выдолблены кельи.
В келье тесно, будто в стойле.
И -
подсказанное чувством —
Имя: Тихонова Пустынь!
Ой ли…