Константин Ваншенкин - Жизнь человека

Там, где люди не спеша
Выходили на прогулку,
Продвигался не дыша
По вечернему проулку.

Вдруг увидел, в землю врос,
Будто стукнулся о стену.
— Что, вернулся? — свой вопрос
Выбросила как антенну.

— Не хочу тебя, враля,
Не люблю и не ревную…—
Словно зонд из корабля —
Прямо в сферу неземную.

Не ушла, но сказала: «Уйди!» —
С этой точки отсчета
Позади и уже впереди
Словно выжжено что-то.

«Уходи!» — прозвучала над ним
Наивысшая сила.
Навсегда этим словом одним
Жизнь ему занозила.

Мадонна в раннем мире первозданном,
Задумчивая, ждущая давно —
«С младенцем на руках и с чемоданом
У ног». Мы знаем это полотно.

Пока пред нею в храпе или в давке
Идет она из неизменных пьес,
Она сидит на деревянной лавке
С рельефною резьбою «МПС».

Она сидит с людьми чужими рядом,
Нейлоновою блузкой шелестя,
Она глядит спокойным юным взглядом
И кормит грудью малое дитя.

А над вокзальным застекленным сводом,
В той вышине, где все им нипочем,
Снежинки вьются редким хороводом,
Пронизанные солнечным лучом.

— Неродные? Чепуха!
Мы родня под общим кровом!..
Но гранатная чека
Сдвинута недобрым словом.

— Эти дети — от него.
Посмотрите, как похожи!..
И, однако, отчего
У самой мороз по коже?

Ну, а он?.. За столько лет,
Что смотрел на эти лица,
Может, в них оставил след,
Тот, который нынче длится?..

За шею обняла
Вошедшего с метели
И жаром обдала
Уюта и постели.

На цыпочки слегка
Привстала, обмирая.
А у него щека
Морозно-молодая.

Так стужа и тепло
Заметнее при встрече…
Завьюжено стекло,
Но внятно дышат печи.

Двойной судьбы виток,
Дальнейшего основа.
И этот резкий ток
Взаимного озноба.

Свое еще не отлюбя
И ожидая в жизни смуту,
Не отпускала от себя
Она его ни на минуту.

Предчувствуя его уход
Или предвидя долю вдовью,
Его любила целый год
Захватническою любовью.

Вспоминается сквозь сон —
Как смеялась, что болтала,
Беспрерывный сладкий звон
Телефона и бокала.

Мужа верные друзья
И ее друзьями были.
Не какие-то князья:
Что давала — ели-пили.

Он ушел — хватило сил
Жизнь начать ему сначала.
Ни один не позвонил,
Ни одна не забежала.

Не осталось ничего,—
С прошлым прочно распростилась,
Ибо облако его
Вместе с ним переместилось.

Летние дни отгорели.
Душу пронзая до дна,
С ясной еще акварели
Женщина смотрит одна.

Под черепаховым гребнем
Полный наивности взор…
То, что в разлуках мы крепнем,
Это поистине вздор.

Он умер, а его жена
Жива-здорова.
Из растворенного окна
Глядит сурово.

Жестока эта полоса
И мысли эти.
Но раздаются голоса:
Приедут дети.

И жизнь пойдет с их жизнью в лад,
Им карты в руки.
Потом еще смягчится взгляд:
Приедут внуки.

И все как будто ничего.
Родные лица.
И лишь с отсутствием его —
Не примириться.

Ах, молодые, напрямик
Шагали двое…
Как повернется мой язык
Назвать вдовою?

Полдень. Пока еще зелен откос,
Но уже близко
Осень, и некуда деться от ос,
Просто от риска.

В этом упорстве, что ордам сродни
Нетерпеливым,
В блюдце айвы и в корзинке они
С белым наливом.

Поодиночке летят и ползут
Или оравой
И без конца попадают под суд,
Часто неправый.

Лес в паутинной стоит парандже.
В отблесках света.
Утром и вечером осень уже.
Днем еще лето.

Этот мир был воспринят одними
Как огромный экран,
Где заранее выключен звук.
Этот мир был воспринят другими
Как могучий орган,
Но где смутные краски вокруг.

А ведь все в этом мире едино —
Гулкой бури момент,
Где волна, и песок, и янтарь.
Ощутимы и звук, и картина.
Лишь иной инструмент,
Совершенно иной инвентарь.