Фердинанд Фингер - Любовь и жизнь, похожие на сон

Война – разрывов мне визгливый вой

Зачем и почему – никто не знает.

Но ведь известно – не бывает вечных войн,

И время войн Господь на мир сменяет.

А палачи не образумятся в века,

Они живут войной, обманывая мир лукаво.

Война семей их не коснется никогда,

Им наплевать, что в доме не услышать слово «мама».

Забыта заповедь, что «Не завидуй и не предавай».

Убийства совершают, позабыв о Боге.

Забыта заповедь «Не убивай»,

За что и будут прокляты на жизненной дороге.

Таинственная тайна обомшелых плит

Страданья миллионов под собой скрывают.

И шепот листьев в тишине кладбищенской струит

Березка, плача и склоняясь, веточкой качает.

Пришла пора – я расстаюсь с тобой.

И навсегда, дружище незабвенный,

Графин отодвигаю от себя рукой —

Впервые в жизни случай необыкновенный.

Всего лишь 90 стукнуло вчера.

Зачем прощаюсь я с тобой – не понимаю.

Конечно, рановато – но пришла пора,

А может, не пришла? Откуда знаю?

Любили мы с тобой фонарные столбы,

А ну-ка, вспомни, как их обнимали.

В стоячем положении поддерживали нас они,

На четвереньках нам ползти не позволяли.

Теперь не пью, и нет тебя со мной.

Но фонари качаются, как после пьянки.

А может зря сказал «Адью!», друг мой,

Но в чем разгадка этакой болтанки?

Эх, улица – во всем твоя вина,

И ни при чем здесь возраст и походка.

Наверняка ты, улица, сама пьяна.

А фонари в соседнем кабаке напились водки.

Где левая, где правая – не разберешь.

С ума сошла та улица кривая.

Эх, без тебя, графинчик, пропадешь.

Ведь я не пил – а почему меня качает?

Уходя – уходи, только знай, что минуты

Расставанья с тобой превратятся в года.

И с захлопнутой дверью изменятся круто,

Как железа кусок под рукой кузнеца.

Ревность страстью своей откует то железо

В тот острейший кинжал, что сопернику месть.

Уходя – уходи, только помни при этом:

Это способ единственный сохранить мою честь.

Пора-пора в далекий неизвестный путь,

Передо мной облезших пара чемоданов.

Эх, хорошо б в пути мне отдохнуть,

Да нет – таможня на пределе встала.

Я снова гол и бос – такой же, как тогда.

Когда родился и пошел по белу свету.

Вот чемодан для старого хламья

И чемодан для нового при этом.

В один я должен положить мои грехи,

И все те камни, что я разбросал когда-то.

В другой – все добрые дела, тут не спеши:

Внимательно смотреть мне надо.

Эх, хорошо бы было чемоданы так сложить,

Чтоб оба одинаковы по весу оказались.

И тот, и этот до таможни дотащить,

Чтоб содержимому не очень удивлялись.

Тот, что для добрых дел, хотелось бы потяжелей,

Чем тот, обдрипанный, другой, набитый хламом.

И при проверке было бы повеселей,

И отчитаться легче перед мамой.

Вот поезд подошел – пронзительный гудок

Иду, тащу я эти проклятые чемоданы.

Ой, как тяжел один – я просто изнемог,

Другой так легок и тревожит жизненные раны.

Из чемодана из того, что вдвое тяжелей,

Лицо из преисподней хитрою насмешкой.

А из другого Ангела лицо – повеселей, милей —

Подбадривает, обещает мне поддержку.

Скрип тормозов – таможня. Все. Беда.

Стою пред Ним – сейчас откроют чемоданы.

И скажут мне, с каким идти – куда.

И страх охватывает – заболели вдруг

Уже несуществующие жизненные раны.

Недалеко от дома моего лесок

Нас угощает пару лет грибами.

К ним полагается укроп и чесночек,

Да водочка холодная с гостями.

Мы думали с женой, что лучше леса нет,

Хоть не с большою, но добычей приходили.

А как грибы мариновать, секрета нет,

Нам предки с давних лет его добыли.

И если находили пару белых и валуй.

То мы всегда довольны этим были,

Ведь только человека избалуй,

То он потребует в три раза больше изобилья.

Однажды сын довез нас до леска,

Мы ахнули, такое мы не видели годами:

Там белых, красных и лисичек – что песка,

Который топчем мы ногами.

В сравненьи познается все, мой дорогой.