Фердинанд Фингер: Любовь и жизнь, похожие на сон

Ни страны, ни погоста мне теперь не найти

От реки, что в Париже, и до речки Москвы,

Эх! Бутылку «зеленой» мне с друзьями распить,

И что было когда-то, вновь опять повторить.

Вспомнить кухни, где споры всегда до утра,

В них систему советскую проклинали тогда,

И тех мелких людишек, что рулили страной,

Как давно это было, как же тянет домой.

Песни пел нам Высоцкий на гитаре своей,

И клеймил через строчку власть никчемных людей,

Окуджава и Визбор пели нам о Любви,

О Парижах и Венах мы мечтать не могли.

Вдруг парижский и венский перед нами пейзаж,

Все чужое для сердца, все чужое для глаз,

Ни погоста, ни Родины нам теперь не найти,

Ни в Парижах и Венах на нашем пути.

«Мулен Ружем» мы сыты, в Елисейских полях

Мы давно заблудились, наши души впотьмах,

А стране, где родились, мы давно не нужны,

Возвращаться нам некуда, тьма впереди.

Эх, Россия моя! Только мачеха может,

Чтоб зимою дите оттолкнуть от себя,

И не думать о том, как он выживет, Боже!

Бессердечная мачеха, эх, Россия-страна.

Ну, а родину-мачеху пару раз посетим,

Иностранную водку мы пить не хотим,

Только кухни пустые – там никто не сидит,

Только тополь кривой в окна веткой стучит.

Там тепла нет давно и бесед задушевных,

А народ, как чужой, весь в «зеленых» погряз.

И в разборках бандитских, скажу откровенно,

За наживой в погоне, как в проказе сейчас.

Нашу память о Родине дети забудут,

И забудут о том, как давила нужда,

И свидетелем споров кухня больше не будет,

Где прошла незабвенная юность моя.

По размытым дорогам осенними листьями

Разнесет наши жизни бродяга-судьба.

За пределами родины – бывшей Отчизны —

Я останусь изгоем, эмигрантом всегда.

К черту все, на свободу из рабства вперед,

Не на Родине, здесь свое счастье найду.

Я в Париже иль в Вене без прежних забот,

«Московску́ю зеленую» с кем-нибудь разопью. [23]

Как написать мне лучшие стихи?

Те, от которых сердце вдруг затрепетало,

И у читателей, что их прочли,

Вдруг по щеке слезинка побежала.

Чтоб чувства нежного комок

Поднялся к горлу при дыханьи,

И тем, кто в жизни одинок,

Помог бы побороть отчаянье.

Крови стремительный прилив

Вознес людей, как птицу к небу,

И легкокрылый лучший стих

Мог описать и быль, и небыль.

И чтобы старости печаль

Того, кто стар, не огорчала,

И мыслью он унесся вдаль

К той, что любила и страдала.

Любовь опять прижал к себе,

И в поцелуе, как бывало,

Душой припал к той красоте,

Которую душа не забывала.

Постылый быт и жизни суета,

Чтоб никогда тебя не огорчала,

Не возникала мутная волна

И щепкой к берегу не прибивала.

Чтобы душа бессмертная твоя

Под солнцем уплывала в счастье,

И не стелила для тебя судьба

Дорогу, что ведет к несчастью.

Я опишу своим стихом

То зло, что сделал ты когда-то,

В душе раскаялся о том,

А Бог простит, не будешь виноватым.

И вот от церкви колокольный звон,

Достигнет поля, где ты был любимым,

И перепелок тихий перезвон

Напомнит вдруг о том, что сердце позабыло.

Как тяжело порой дается стих,

Ведь чувства передать нужна отвага.

В ночной тиши со мною рядом кот притих,

Спит под шуршание пера над белою бумагой.

Давай-ка выпьем, дорогая, по одной,

Давай закурим «Козью ножку» [24] .

И вспомним этот день – кровавый бой,

Мороз, рассвет кровавою полоской.

В то утро, под обстрелом, ты ползком ко мне,

К земле промерзшей телом прижимаясь,

Приполз в дыму, в пороховом огне,

Так мы с тобой впервые повстречались.

И кровь, шипящая из рваных ран,

Мешая мыслям, тело покидала,

Выхлестывалась, роковую отдавая дань

Земле, что в ужасе тогда дрожала.

Ты полз под взрывами скользящею змеей,

Чрез раненую землю пробираясь,

Сам раненный, а на передовой

Жужжали пули осами, как будто примеряясь.