В КРЕМЛЕ («Глядят былого лики…») [256]
Глядят былого лики
В изгнаннический плен:
Гудит Иван Великий
Над высью древних стен.
И мощно меди волны
И бронзовая трель
Летят в сырую полночь,
В слезящийся апрель.
На паперти, в проходе,
Старик зажег свечу,
И свет по камню бродит,
Одев кирпич в парчу.
Под сводами собора
Блестит сырой асфальт,
И слышен возглас хора
И в нем высокий альт.
И в ладанной завесе,
За каменным ребром,
Звенит Христос Воскресе
Чистейшим серебром!
И вынесен народом,
В сверканьях золотых, —
Иду я с крестным ходом,
Родной среди родных!
И сыростью за ворот
Вползает ночь слегка,
И опрокинут город
В тебе, Москва-река.
И переулки глухи
Вокруг ночной реки…
Домой несут старухи
Святые узелки.
Нет злых и нет неправых,
У всех блаженный вид,
А на Кремлевских главах
Уже заря горит.
Гудит, Иван Великий,
Твой бронзовый разбег…
…………………………..
Незыблемые лики
Ушедшего навек!
«Оправленный на гребнях в серебро…» [257]
Оправленный на гребнях в серебро,
Прибой о камни шаркает негромко.
Морская ширь звенит под зноем емко,
Раскалено гранитное ребро.
И ты — со мной. Ты — белая, ты — рядом,
Но я лица к тебе не обращу:
Ты заскользишь по зазвеневшим грядам,
Ты ускользнешь по синему хрящу.
Но ты — моя! И дуновенье бриза,
И плач волны на каменном мысу,
Всё это — так! Всё это только риза,
В которой я, любя, тебя несу!
СЛЕПЕЦ («По улице, где мечутся авто…») [258]
По улице, где мечутся авто
И каждый дом — как раскаленный ящик,
Внимания не обратит никто
На возглас меди, жалко дребезжащий,
Что издает слепца-китайца гонг:
Дзинь-донг, дзинь-донг!
Как призрак, в полдень вышедший из склепа,
В чужой толпе он медленно идет,
И бельма глаз его открыты слепо,
Незрячие, устремлены вперед.
У пояса миниатюрный гонг:
Дзинь-донг, дзинь-донг!
И шелестом безмолвия и мрака
Шуршит одежды обветшалый шелк.
Слепца ведет ушастая собака —
В облезлой шерсти, настоящий волк…
Она рычит, ее торопит гонг:
Дзинь-донг, дзинь-донг!
Лениво расступается толпа
И в две струи смыкается за парой:
Перед слепцом свободная тропа
На шаркающих плитах тротуара.
Слепец идет. И вздрагивает гонг:
Дзинь-донг, дзинь-донг!
А гордо поднятая голова —
Как выступ скал, где ночью ветры бьются…
Слепец, быть может, слушает слова,
Которые поет ему Конфуций,
И древний ритм отзванивает гонг:
Дзинь-донг, дзинь-донг!
И кажется, незрячий видит то,
Что расцветает в этом небе бледном
Над городом с надменными авто,
С их суетой и перекликом медным.
И, замирая, отвечает гонг:
Дзинь-донг, дзинь-донг!
В ЗАКАТНЫЙ ЧАС («Сияет вечер благостностью кроткой…») [259]
Сияет вечер благостностью кроткой.
Седой тальник. Бугор. И на бугре
Костер, и перевернутая лодка,
И чайник закипает на костре.
От комаров обороняясь дымом, —
Речь русская слышна издалека, —
Здесь, на просторе этом нелюдимом
Ночуют три веселых рыбака.
Разложены рыбацкие доспехи,
Плащи, котомки брошены в ковыль,
И воткнутые удочки — как вехи,
И круговая булькает бутыль.
И кажется — опять былое с нами.
Где это мы в вечерний этот час?
Быть может, вновь на Иртыше, на Каме,
Опять на милой Родине сейчас?
Иль эта многоводная река —
Былинный Волхов, древняя Ока?
Краса чужбины, горы, степи, реки,
Нам не уйти от Родины навеки,
И как бы вам ни виться, ни блистать, —
Мы край родной всё будем вспоминать!
Но сладок ваш простор, покой, уют, —
Вам наша благодарность за приют!
В СЕНТЯБРЕ («Сквозящий солнцем редкий березняк…») [260]
Сквозящий солнцем редкий березняк
Весь золотист, а клен в багряной тоге.
Где птичий щебет, милая возня?
В листве опавшей утопают ноги.
Глубокой дремой задремал лесок,
В прозрачности остекленевшей тонет.
Сентябрьский полдень ярок и высок,
Он царственен — ничто его не тронет!
Читать дальше