Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I - Стиховорения и поэмы

Всё равно кому служить солдату.
Без надежд и горечи утрат
Ставил я (как стихотворец дату
Под стихом) винтовку у костра.

День в своей законченности заперт,
Как поэма. Поднят на заре,
Назревал я к вечеру, как капля
Рифмы назревает на пере.

Падаю. Качусь по полосатой
Серой пашне, мягкой и простой…
Лишь бы плыть к весеннему закату,
Испаряясь каплей дождевой.

Лишь бы снова не попасть на привязь,
Лишь бы снова не попасть в козлы
Отпущенья… Лишь бы душу вывести
За разрубленные узлы!

Загорел за лето на песке,
На горячем золотистом пляже…
В сердце места не было тоске,
И она не вспоминалась даже.

Чебуреки ел у старика,
Спиртом, право, баловал не слишком,
И качала желтая река
День-деньской на радость ребятишкам.

Можно ль летом думать и писать?
Для того ль дается Богом лето?
И редактор посылал искать
Шалого курчавого поэта.

Загорел, окреп, похорошел,
Мышцы стали выпуклей и резче.
Не стишки слагаются в душе —
Золотые творческие вещи.

Миновало лето, словно сон,
Отлетела радостная муза,
И засел поэт за фельетон,
Потому что выгорела блуза.

Много пил и нюхал кокаин,
Поправлял пенсне на переносье,
Уходя, как и терпел, один
В хмурое, седое безвопросье.

К нам не очень сердоболен Бог…
Эта участь, думалось, не нам бы.
Почему то Троцкий, то Келлог
Непрерывно лезут в наши ямбы?

Нам до них, пожалуй, дела нет —
В тех делах ни чёрта мы не смыслим.
И качает нас с тобой, поэт,
Глупый бес на глупом коромысле.

Скучно мы с тобой живем зимой, —
Вставши, день как паралитик ляжет…
До свиданья, кучерявый мой,
На веселом сунгарийском пляже!

Какой-то зверь — быть может, тигр
Пошевелил неверный камень…
А нам идти, а нам в пути
Греметь повисшими штыками.

В ключицы врезались ремни.
Усталость в тело вшила прошвы,
И остро чиркают кремни
О раскаленные подошвы.

А позади слабеет гул,
Глуша последние раскаты,
Победоносному врагу
В крови выковывая латы.

Идем тропой. Вдоль рек и русл
Лесную глушь шагами метим,
И будет робок, будет тускл
Костер, зажженный на рассвете.

Традиции непреложны, —
К одной намечаю возврат…
«О лира!..» Мерещится ложно
Классический аристократ.

Но сорвана чопорность (стильность?)
Эпохою масляных ламп, —
От лиры к уюту чернильниц…
Вы помните пушкинский ямб?

Поэт не поет, не бряцает —
Он пишет, он лиру отверг…
Но все-таки тайна мерцает
Над ним. Ореол не померк

Таинственности, романтизма
Горячих бессонных ночей…
Об этом шуршащие письма
Прабабушек — милый ручей,

Уже иссякающий. Ныне
За стиксовой ширью ста лет —
Чернильницы нет и в помине,
Поэт, у тебя на столе.

А если и есть — юбилея
Сомнительной радости дар,
Когда голова побелеет
И рифмы слабеет удар…

Смотрите — не только халтуру
За строчкою строчку гоня! —
Машина с клавиатурой
Под пальцами у меня.

О муза, не сетуй, не брезгай,
Мы тоже кипим и горим, —
У этого резкого треска
Дождя-разрушителя ритм.

И даже весеннего града
Как будто по стеклам картечь…
А лиру с чернильницей надо
Музейному старцу беречь.

Как вечер тих, как вечер долог,
Как свято дышит тишина!..
Романтика душистых елок —
Кого не трогает она!

С какой мистерией соседство
Сочельник намечает вновь?
Святой восторг, святое детство,
Святая детская любовь!

Дитя игрушками довольно,
Отец и мать — они в ином…
Им как-то радостно и больно:
Воспоминания — в былом!

Им тоже грезятся их елки,
Их не зажечь уже… И пусть!
Но в сердце острые иголки
Им всё же вкалывает грусть.

Но их малютка, дочка-крошка,
Им юность возвращает их.
В глазах, задумчивых немножко,
Вновь блеск сияний золотых.