Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I - Стиховорения и поэмы

1

Чтоб не сливались небо и вода —
Зеленый мыс легко повис меж ними,
И облаков сквозные невода
Ловили солнце всё неутомимей.

Но солнце жгло их розовую ткань
(Крутясь, горело дыма волоконце),
И вот уже над всем простерло длань
Жестоко торжествующее солнце.

Как женщина, отдав себя, земля
Спала, несясь на дымной гриве зноя,
А в голубом, холсты не шевеля,
Чернел корабль и был — ковчегом Ноя.

2

На небо намазана зелень,
И свежий сочится мазок…
Идущей с востока грозе — лень
Тащить громыхнувший возок.

А небо густое, как краска,
Как море, которое — там!
Над далью лиловая ряска
Ушедших к Господним местам.

Склоняется солнце на запад,
Могущество зноя излив,
И лодка — с утеса — как лапоть,
Заброшенный в синий залив.

3

Прямая серая доска —
Как неуклюж шаланды парус!..
Пусть, набежав издалека,
Его взъерошит ветра ярость.

Угрюмо-серый тихоход
Плывет в коммерческую пристань.
Разрушь тоскливый обиход:
Гори в грозе и в ветре выстань!

И холст, упавший как доска,
Пусть напряжется крутогрудо.
Пусть будет гибель, смерть пускай,
Но пусть и в смерти грянет чудо.

4

Метлой волны хрустящий берег вымыт.
Простор воды лукаво бирюзов.
Здесь чуждый мне и беспокойный климат,
Здесь в стон гагар вплетен томящий зов.

А горизонт — он выгоренно-дымчат —
Как ветхих ряс тепло шуршащий шелк…
Мой взгляд грустнел, в нем растворялось «нынче»,
К далекому парящий дух ушел.

Я ковш мечты. Из глубины зачерпнут
Моей томящей творческой тоской, —
И смерть моя, безглазо-желтый череп,
И ты, мой сон, мой самоцвет морской.

5

Даль дымчата, а облаков каемка
Оправлена по краю в серебро.
Морская ширь звенит под зноем емко,
Раскалено гранитное ребро.

А ты со мной. Ты белая, ты рядом,
Но я лица к тебе не обращу:
Ты заскользишь по зазвеневшим грядам,
Ты ускользнешь по синему хрящу.

Но ты моя. И дуновенье бриза,
И плач волны, разбитой на мысу, —
Всё это так, всё это только риза,
В которой я, любя, тебя несу.

6

Голубые и синие полосы
Нынче море запутали в сеть,
Протянулись ветровые волосы
И до вечера будут висеть.

И на парусе, косо поставленном,
На ладье, потерявшей весло, —
Не меня ли к безумцам прославленным
С горизонта в лазурь унесло.

Грехи отцов и прадедов грехи —
Вот груз тоски на точках нервных клеток.
И этот груз, кладя и так, и этак,
Я на плечах тащу через стихи.
И думаю, взглянувши на верхи
Иных вершин, где горный воздух редок:
Не лучше ли возить в санях соседок,
Укрывши их в медвежий мех дохи.
Мне говорят: «Как хорошо у вас!»
Киваю в такт и думаю покуда:
Отец любил с аи сухарный квас
И выжимал легко четыре пуда.
А я угрюм, тосклив и нездоров,
Я — малокровный выжиматель строф.

Облезлый бес, поджав копытца,
Опять острит зловещий смех:
— На блюдце дна не уместится
Ни взор, ни радость, ни успех.

В ступе толпы под хрип и топот
В песок былое истолки.
Не скучно ль, сидя рядом, штопать
Надежд протертые чулки?

И понимаешь, бытом сужен
Любой восторг в больной изъян,
А человек тебе не нужен,
Ты — путник в стане обезьян.

Глядишь на цепкие гримасы
Улыбок, жестов, слов и дел,
И тонет в океане массы
Судьбой подчеркнутый удел.

Живешь, слова цепляя в ритмы,
Точа немую зоркость глаз.
Как иступляющую бритву,
Которая на грудь легла.

А голос всё звончей и льдинче,
И повторишь который раз
В ночной пробег пропетый нынче
Свой крошечный Экклезиаст.

Вас одевает Ворт или Пакэн?
(Я ничего не понимаю в этом.)
И в сумрачном кафе-америкэн
Для стильности встречались вы с поэтом.

Жонглируя, как опытный артист,
Покорно дрессированным талантом,
Он свой весьма дешевый аметист
Показывал сверкальным бриллиантом.