Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I - Стиховорения и поэмы

И, тягостная, непереносима
Минута эта. Мрачный спутник мимо
Несчастного лица его глядит.

«Освободи!» — вопит его томленье,
И два кинжала, смерть — освобожденье,
Нерону подает Епафродит.

Но даже гибель не освободит
От наказания, от воздаянья:
Бессмертие протягивает длани
Над тем холмом, в котором он зарыт!

Тот холм прочней и выше пирамид —
Гора проклятий до небес достанет,
Но из окаменелостей гремит
Живой ручей Актеиных рыданий:

Подобная кротчайшей голубице, —
Женоубийце, матереубийце
Готовит гроб, от горечи темна;

Над бессердечной вечностью взлетая,
Прелестная язычница-святая,
Не истинной ли святости она?

И отблеском двойным озарена
Тень кесаря. Подумайте, как странно:
Глупец, фигляр, Антихрист, Сатана,
Зловещий Зверь видений Иоанна, —

Любим был нежно, верно, неустанно,
И жалости любовь не лишена:
Так гной болот жалеет вышина,
И лишь такой любви поем: Осанна!

Года, года, как пыль дождя, года…
Взревет труба последнего суда,
Раскроется презренная могила,

И разве мыслимо ответить: нет!
На женских глаз наикротчайший свет,
На шелест сердца: «Я его любила!»

IV

Здесь ставлю точку. Спущено ветрило,
Цепями загремели якоря:
Пророчит осторожная Сивилла
В дальнейшем глубочайшие моря,

А. плаванье и так уж утомило —
Истрачен полно творческий заряд…
Вы, улыбаясь, говорите: «Мило!» —
Как о наряде новом говорят.

Еще смущает Вас Перепетуя:
«Иначе бы я назвала святую,
Иным смешное имя заменя…

И почему, с язвительностью некой,
Себя каким-то выведя… Сенекой,
Актеей вы являете меня?»

Бросает пахарь в землю семена,
И своенравно прорастает семя…
История ожившего зерна
Живой любви отражена в поэме.

Неузнанная, робкая, она,
Таясь с предосторожностями всеми,
Как зернышко была погребена, —
Зерно взошло в чужой, далекой теме.

И всё — как в сложной путанице сна:
Реальность в символы отнесена, —
Ведь Вы актеру подарили сердце,

И вот — Нерон. Вы говорите: месть!
За что ж тогда благоговенье счесть?
Пусть лучше так: всему виной сестерций.

I

Закат дотлеет, и остынет
Песок. Расплакался шакал
И стих. И — ночь. Постясь в пустыне,
Сын Человеческий взалкал.

И в голод, в голос силы некой
Нижайшей — вслушивался Бог.
Изнеможенье человека
Враг величайший подстерег.

Без плоти грудь, без взора очи,
Лишь оперенье черных крыл,
И будто сумрак смертной ночи
Из всех могил заговорил:

«Беседа эта тяжела мне,
Но нам ее не отвратить.
Я знаю, скалы, эти камни
Ты можешь в хлебы превратить.

Вочеловечась, тело мучишь
Зачем? Бессмысленно! Зане
Что в человеке ты изучишь,
Что б не известно было мне?

Мы оба рождены Единым,
С тобою мы как день и ночь,
И если ты зовешься Сыном,
То я никто ему, как Дочь.

Но ты томишься, как бродяга,
Во тьме замысливший мятеж…
Пойми, прими меня как благо
И тем томления утешь!»

Шептались шорохи. Пустые
Ущелья стыли. Зверь рычал.
Сияла звездная пустыня.
Сын Человеческий молчал.

II

И снова голос: «Все усилья
Твои направлены к чему?
Ты человеку даришь крылья,
Ты горний путь сулишь ему?

Не искушай, как Змий у древа!..
Ты не спасешь, но во сто крат
Лишь увеличишь меру гнева
И низведешь на землю ад.

Твои слова истлеют в склепах
Тяжелых золоченых книг,
В застенках извергов свирепых
Твой изуродованный лик

Внесет палач — да светит судьям,
Кровавый освящая суд!
И ты отвратен станешь людям,
И люди от тебя уйдут.

И “Он обманщик! — скажет всякий. —
Он шел, усмешку затая”.
И будет свет един во мраке:
Исчезновенье, гибель, Я!»

Та речь, как бич, пустыню с е кла.
Весь мрак гремел и обличал.
Смутились звезды. Звезды меркли.
Сын Человеческий молчал.