Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I - Стиховорения и поэмы

Что ж теперь — пуля себе и ему?..
В плащ прорезиненный сунул
Браунинг. Вышел. И вдруг: «Ни к чему!» —
Плюнул и в Африку дунул.

IV

Тоту смеется. Сверкают белки.
Стройная гибкость мальчишки.
Пахнет так остро от черной щеки
И от курчавой подмышки.

Тоту смеется — пропущен обед! —
Тоту склоняет головку.
Выменять, что ли, ее на жилет
Или на эту винтовку?

«Тоту!..» — Вишневые губы ее
Быстро касаются, жаля.
«Тоту, ты черное солнце мое!..»
Снова влюбляется Валя.

Вечер был розов, огнисто-лучист,
Пламя леса заливало.
Долго трубил караванный горнист —
Русского медь подзывала.

Утром же, снявшись, ушел караван:
Мешкать ли — считано время!
И зашумело на солнце полян
Тотино черное племя.

V

Бешено били подростки в там-там…
В медной трубе грамофонной
Вместо короны — поверят ли нам? —
Выведен вождь церемонно.

Зелья хмельного велел он испить
Вале, и стая босая
Стала плясать и истошно вопить,
Копьями потрясая.

Слопают? Нет, каннибальствуют тут
Редко — оставьте заботу!
Вот расступились. Старухи ведут
К белому — черную Тоту.

Свадьбу справляли всю ночь напролет,
Даже младенцы не спали, —
Русского приняли вождь и народ,
Лучшую хижину дали.

Имя же Вале в честь тотема: Шу —
Ловкая, легкая ласка.
И повели молодых к шалашу
С музыкой, с пением, с пляской…
………………………………………..

Дальше? Дальнейшего мы подождем —
Всё рассказали, что знали…
Вот если б выбрали Валю вождем —
Славно б отправиться к Вале…

I

Наших прадедов Бог по-иному ковал,
Отливал без единой без трещины, —
Видно, лучший металл Он для этого брал,
Но их целостность нам не завещана.

И потомки — не медь и железо, а жесть
В тусклой ржавчине века угрюмого,
И не в сотый ли раз я берусь перечесть
Старый том «Жития» Аввакумова.

Чу, на диких холмах человеческий топ —
Полк стрелецкий к ночлегу торопится.
За стрельцами бредет Аввакум-протопоп
С ясноглазой своей протопопицей.

За двухперстье, за речь, как великий укор,
За переченье Никону тяжкое
Угодил протопоп под начал и надзор
Воеводы боярина Пашкова.

Тот — царева рука, что и дальше Даур
Из кремлевской палаты протянута,
Ей подай серебра, драгоценнейших шкур,
Ей и сила, и воля дана на то!

Край и глух, край и дик. С отощалым стрельцом
Лишь грозою да боем управиться,
И еще протопоп укоряет крестом,
Баламутит, сосет, как пиявица.

Для чего накликать и пророчить беду,
Коль и так над полком точно зарево?
Может, поп-то и прав, и гореть нам в аду,
Воля Божья, а власть государева!

Заморить бы попа, раздавить, как клопа, —
Вот как гневом утроба распарена!
И не знает Пашков: он — ярмо для попа
Или тот для него, для боярина!

Как скала протопоп. Хоть опять и опять
Воевода грозил и наказывал,
Но ульстить, но унять, под себя ли подмять
Невозможно сего огнеглазого!

Воевода в возке. Чтобы нарту волочь,
Протопоп с протопопицей пешие.
Растревожил буран азиатскую ночь,
Даже звезды ее не утешили!

II

От родного села и до царских палат,
И от них до тюремной до ямины, —
Не единым ли он устремленьем крылат,
Обличенья его не из пламени ли?

И топили его, и палили в него,
И под угол бросали избитого,
И сгорит протопоп в купине огневой,
И Россию костер опалит его.

Всю великую Русь от гранитных твердынь
Соловецкого края до Каспия,
Где журчащую в жизнь из праотческих скрынь
Веру древнюю, русскую распяли!

Жил как все протопоп: в духоте, в маяте,
В темноте — под тяглом да под приставом,
Но порадоваться он умел красоте,
Усмехался над дурнем неистовым.

Был он смел и умен. И писателем был
Беспощадным для гнили и нечисти, —
Огневое перо он себе раздобыл
Без указок риторики греческой.

Он что крепость стоит. Неприступна она
Для упрямого вражьего норова…
У бесстрашного есть Аввакума жена,
Сирота из сельца из Григорова.