Иаков Стюарт - Из шотландской поэзии XVI-XIX вв. (антология)

Сто двадцать миновало дней.
Посеву срок. И Джон — бедней
Былого! — тут как тут:
«День добрый, сударь!» — «Здравствуй, брат!
Четыре месяца подряд
Мешки лежат и ждут!»

«Я клубни счесть, увы, должон —
Весь миллион! — ответил Джон. —
Ой, барин, трудный счет!
И я помощника беру:
Пущай назавтра ввечеру
Мой Тэм со мной придет.

— Ей-ей, дорога недолга!
Работник мой и ваш слуга
Считать помогут нам.
Часа в четыре — даже в три! —
Поспеем, как ни посмотри!
Что, барин, по рукам?

— А я позвал бы вас в трактир,
И угостил бы там — хоть пир
И не был бы горой!
Ведь помню про стакан вина,
Что с вами выхлестал до дна
Осеннею порой!»

Помещик был весьма польщен,
И руку Джону стиснул он,
И хлопнул по плечу:
«Не поспешай! Придешь опять
В удобный день: тебя стеснять
Ничем я не хочу».

…Работник Тэм был харей схож
С блином — гнуснейшая из рож!
Ввалились мужики
Нежданно к барину — с утра:
Считать картохи, мол, пора,
Опорожнять мешки!

Прилежный счет ведя затем,
Слуга помещичий и Тэм
Намаялись весьма…
Гласила не про них молва:
«Ум — хорошо, а лучше — два» —
Там не было ума.

А Джон с помещиком в кабак
Пошли, покинув бедолаг —
Попить пошли, поесть…
Вернулись. Барин изумлен:
«Ужель еще не миллион?» —
«Нет, сударь… Тысяч шесть».

И лэрд на самом склоне дня
Явился вновь, крестьян кляня:
«Эй! Сколь же клубней здесь?
Не миллион ли?» На вопрос
Ответил Тэм, прочистив нос:
«Подсчет окончен весь…»

И, перебив, продолжил Джон:
«Какой там, барин, миллион?
Ведь я не идиот!
Нет, натрясли из десяти
Мешков — уж ты меня прости! —
Лишь сорок тысяч… Вот! [3]

— Ты, барин, лишку не серчай, —
Не то огреем невзначай…»
Помещик рявкнул: «Вон!» —
«Потише, барин! Мне должон
Ты неустойку!» — молвил Джон,
Изобразив поклон.

Судья, знаток подобных дел,
Решив, что фермера хотел
Нещадно лэрд надуть,
Назначил штрафу — сто гиней!
И Джон хихикнул: «Впредь умней,
Любезный барин, будь!»

Черна была, угрюма ночь —
И ветер лютовал.
Свергались молнии сквозь тьму,
Хлестали в ребра скал.

В ущелье горном грохотал
Немолчный водопад,
И буйствовал морской прибой
У каменных громад.

Сидел близ них, угрюм и тих,
Взирая на валы,
Простой поэт, еще ничьей
Не ведавший хвалы.

Он слушал, как полночный шторм
Ярится и ревет;
Как тяжко бухает волна,
Врываясь в гулкий грот.

Гремела ночь, ревела ночь,
И вспыхивала высь;
Но вдруг печальные слова
Неслышно раздались:

«— Горюй, Шотландия! Пришел
Безблагодатный час.
Рыдай, Шотландия! Певец
Бессмертный твой угас.

— Он так любил наедине
В глуши бродить лесной,
Внимая щебету пичуг,
Ликующих весной!

— Любил он хаживать в поля,
С отрадой глядя, как
Сияют летние лучи,
Лелея хлебный злак!

— А осенью, когда ссыпать
В амбар пора зерно,
Любил он молвить: сколько благ
Природой нам дано!

— Любил воспеть он свист ветров
И туч тяжелый бег,
Когда зима несла мороз
И насылала снег.

— Скорбите, славные певцы!
Ваш дружеский союз
Померк — ушел блестящий бард,
Слуга людей и Муз.

— Скорбите все, кто укротить
Стремится произвол!
Поэт-боец, поэт-герой
Ушел — навек ушел.

— Скорбите все, кто беднякам
Торопится помочь:
Добрейшею была душа —
Да отлетела прочь.

— И тщетно станет клеветник
Скрипеть своим пером!
Певцу — заслуженный венец,
А подлецу — сором!

— Живи, чудеснейший поэт, —
Живи в своих стихах,
Доколе весь юдольный мир
Вернется в тлен и прах!»

И смолк неслышимый глагол
На диком берегу.
А кто глаголал, и кому —
Поведать не могу.

Сколь чудно, сколь тихо на раннем рассвете!
Сколь робко выходит заря в небеса!
И все представляется в розовом цвете,
На всяческом злаке блистает роса…
А сколь восхитительна юная Анна!
Рассвет ее жизни — ужели бледней?
Учтива, правдива, прекрасна, желанна
Любимая дева! Расстанусь ли с ней?