Вадим Андреев: Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Уйду на дно — свинцовый час, —
Глотая едкий дым и пену.
И кровь с разбитого плеча
К обугленным прилипнет стенам.

Над морем мутная, тусклая мгла.
Рыжий парус рвет облака.
Черную ночь надо мною дугою свела
Чья-то чужая рука.

Удар за ударом в смоленый борт.
Волна за волной взмет, взлет.
За высокой кормой большой багор
По воде с налету бьет.

За бугшпритом ночь черна.
Пенится пенный бег.
Ни одна звезда не видна,
Ни одна сквозь мокрый снег.

Мне навстречу холодный норд-ост
Бросает седые гребни.
Я, пьяный от ветра матрос,
Проглядел маяков огни.

Ледокол, ломая грудью льдины,
Всползает на полярные поля.
Костлявые, ледяные спины,
Преломляющие каждый взгляд.

Дрожат гитарой борта от пара —
Струны вант тронул дым.
Над кормой золотой огарок,
Трудный всплеск мертвой воды.

О, как режет седое сиянье
Налегший всей грудью мрак.
Жизнь — набухающее восстанье —
Сцепившиеся в реях ветра!

Скупая тишина — голодный скряга.
Летящие над городом поезда.
От бьющихся колес вздрагивать —
Переплетенных стрелок сталь.

Ломая мрак, как бурелом копытом
Ломает перепуганный конь,
Пролететь над хребтами перебитыми
Крыш на семафорный огонь.

А потом вниз, в зев бреши,
В четырехугольную пасть.
Там, за окнами запотевшими,
Звезды захотели упасть.

А когда тишина под землею
Захлебнется гулом, точно водой,
Бросится скачущими перебоями
Сердце в перегонки с туннельной стеной.

Камень — нем, а память камень,
Немая глыба тяжелых строк.
Всклокоченный дым и низкое пламя,
Память! — неизлечимый ожог.

Никогда не забыть. Никогда не высказать.
Не поднять под тяжестью плеча.
И только знать, что близко, близко
Последний, непреодолимый час.

А после смерти все вспомнить наново.
А после смерти не болит плечо.
И пусть над гробом звенит неустанно
Веселой чечетки четкий чок.

Недостроенных лет почерневшие стропила,
Известка просыпанных дней.
Облаков вздувшиеся жилы
В фосфорическом гнилом огне.

Дождь ослеп и бьется в испуге
Кликушей о красный кирпич.
Если б стянуть этот мир подпругой
И дубленым ремнем скрепить!

О как дышат бока от бега —
Это не конь, это целый табун.
После гололедицы тающим снегом
Прижечь разодранную губу.

Но топор туп и подковы сбиты.
Опоенный конь. Недостроенный дом.
И сердце мое под копытом,
Как кровоподтек под бинтом.

Рогожей прелою покрыта конура.
Как шерсть дворняжки войлочные тучи.
На мокрых сучьях косолапый страх
Плетет плетень паучий.

Я выползу на грязный двор.
Мне мир покажется загнившей лужей.
И ночь, взглянувшая в упор,
Затянет тьмою горло туже.

Запомнят уголья-зрачки
Ржаной и ржавый месяц над собою.
И кисть раздробленной руки
Услышит сердца перебои.

А к утру неуклюжий труп
Вспугнет тревожные шаги прохожих.
И будет биться на ветру
Мой саван — прелая рогожа.

Скученных туч нависшая скука,
Вылущенной тоски оскал.
Не посох — клюка и сухие руки
И содранная кожа у виска.

Белый воск на лбу и бинт засален.
Зачитанные дни от доски до доски.
Не высушит весна солнцем сусальным
С прошлого года неубранных скирд.

Стужа и проголодавшийся омут.
Тучный и тусклый навес туч.
Я знаю, что сердца нету дома
И что скука не спит на посту.

Небо — захлестнутый капкан лучей —
Чертеж, вычерченный тушью.
Бьется на отсвечивающей свече
Оплывшее удушье.

Отмеченный, чугунный час,
Чугунных глаз запаянные ресницы,
Покат косой тяжелого плеча
И накипь губ — о, не молиться,