Вадим Андреев: Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Бей же, бей — эти дни — недели,
Эти ночи — пустые года. —
Снег пулеметной метели,
Скашивающий врага!

Пусть век, изживаемый людьми
На дне высыхающей лужи,
Пусть в новой малярии мир
И каждый год по-новому простужен,

Пусть трескаются мускулы болот
От надвигающейся суши.
Я полюблю гниющее тепло,
Ржаные и булыжные души.

И приемля грузный дар
Всем развороченным телом,
Пойму, что камень и слюда
Есть мир от мира онемелый.

Сплетенные фабричные трубы —
Перевитая огнем коса.
Припаялись асфальтовые губы
К дымным и рыжим волосам.

Улицы — промороженные щели.
Площадь — застиранный лоскут.
Мне кажется, что снег метели
Прикоснулся к моему виску.

Я заблудился в огненных афишах,
Точно в косматом лесу.
И все островерхие крыши
Качаются на весу.

И над городом — тысячи зданий
Взнуздали крутой разбег.
Подымает каменное молчанье
Новый каменный век.

Весь мир, как лист бумаги, наискось
Это имя тяжелое — Ленин — прожгло.
Желтый ожог и пламя ласкается
И жаром лижет безбровый лоб.

Глаз монгольских не прорезь, а просека —
Шрам и зрачки — ятаган татарвы.
Овраги и рвы и ветер просится
Под ноги лечь на болячки травы.

Прищурь глаза, мой пращур. Вытопчи
Копытами безлесые солончаки.
В праще — прощенье. Ты без запала выучил
Ломать князей удельных утлые полки.

А над степями тяжелых хлопьев хлопоты
И сквозь метель, над Каспием — заря.
И будит великолепным топотом
Века — твой доисторический октябрь.

Так медленно над мертвой пасекой
Встает весна и оживают мхи.
Не сын, а только пасынок, я только пасынок,
Я слушаю, как третьи прокричали петухи.

Вот он, покой берложьей тишины.
Мир умирает распростертый.
Тяжелый вал с палубы смыл
Мертвых.

Но помню, помню крутой крен —
Борт в пена, борт и тучи.
Мачт и рей реющий крест
Над перепуганной кручей.

И снова внезапный залп.
Мертвецу не проснуться.
Помню средневековые глаза
Умирающей революции.

Десятилетие взметнувшейся волны —
Четырнадцать и двадцать четыре.
Теперь покой берложьей тишины
Тяжелые объятья ширит.

В знакомой комнате пустая мгла,
И в серой пепельнице пепел серый.
Привычный путь: от темного угла
До нескрипучей двери.

Железный ключ — закушенный язык —
Не повернуть — немыслимое бегство.
Лишь отчество со мной, слепой двойник,
Непреодолимое наследство.

Жизнь — за стеклом, за окном двойным.
Стекла — заплаканные щеки.
Заплесневелых улиц дым,
Как ненаписанные строки.

Привычный путь: лишь три шага. Молчу.
Мир за окном, как грузная громада.
Идут минуты: плечо к плечу,
Плечо к плечу — солдаты с парада.

Обруч — мое косноязычье.
Слова, как слипшийся комок.
О боль повторять по привычке
Только мертвую тень строк!

И точно плаха и пытка,
Скудных стихов тетрадь.
Душный, душный напиток
И пленные ветра.

Ночь — надоедливый нищий —
Снова, снова застой слов.
Напрасно бессонница ищет
Неповторимое слово — любовь.

Падай, падай тяжелым камнем,
Падай, падай на дно реки
Непобедимая память,
Черный, каменный крик.

Там, наверху, широкоплечий день
Привязан к палубе тугим причалом.
Северный ветер — рваный ремень
Серое море — конь чалый.

Я вижу там только узкий люк
И грузных туч рваные космы.
Мне кажется, что пальцы черных рук
Точно корни выкорчеванных сосен.

Сорву с защелки тяжелый болт,
Сжимая мускулы и скулы.
О раскаленная, темная боль,
Ржавый трюм и борт сутулый.