Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Линяет сердце и — стекает слабой краской
Туда, где места жизни даже не нашлось,
Где два стиха легли скупой повязкой —
— Так повелось.

Вдыхая запах тишины
И горький, обветшавший воздух,
Бесплотные мы сберегаем сны,
Падучие мы собираем звезды.

И в небольшой горсти лежит
Вся тяжесть голубого мира…
Как с небом неумело говорит
Земная, ниспровергнутая лира.

Что встреча нам, мы разве расставались?
Не мы у времени на поводу.
Словами, друг, немыми мы связались,
И нас ли дни, как стрелки, разведут?

Опять звезда на небе перетлела.
Наш теплый ветер замедляет шаг.
И через тонкий край простого тела
Перекипевшая бежит душа.

Еще! Внимай признательному пенью
Земной оси — и обвивай плющом
Мои года. И верный вдохновенью
Земли и жизни, ах проси — еще, еще!

Мне ближе всех — о зыблемая радость.
И повторяю я, волнуясь и спеша, —
Останови ее, земную младость,
Впервые без вести пропавшая душа.

Земли широкие и тяжкие пласты
Господний меч рассек земные недра.
И ты, как меч, — мой светлый недруг,
Ах, Муза, — ты.

И грудь рассечена. И пахнет солнцем свет
Возлюбленной и вдоволь горькой раны.
Так покидал земные страны
Мои — сонет.

Песком рыдают жаркие глазницы.
На долгом солнце высохший скелет, —
Последний свет пылающей денницы,
И пыль горька, и горек палый свет.

О прах, о жаждой сжатые ресницы,
О кости стен, которым срока нет,
О голый город — долгий, мертвый бред
Любовью тифом вымершей больницы.

Лишь тленье памятно домам Толедо.
В глухие облака беззвездный понт
Дохнул, и ливнем полилась беседа.

На площади, врастая в горизонт,
Смывая запах битв, любви и пота,
Темнее облак, латы Дон-Кихота.

Седая прядь, и руки Дон-Жуана
В сетях морщин роняют пистолет.
И в зеркалах зеленый бьется свет —
Самоубийства радостная рана.

Камзол прожжен, и мира больше нет.
И командоров шаг за проседью тумана.
И на земь падает притворная сутана.
И резче стали за окном рассвет.

О Дона Анна! Сладость грешной встречи,
И бутафория — весь закоцитный мир,
И пахнет нежностью нагорный клир,

И лиры вне — стенанье струн и речи.
Так озарит любовью хладный брег
Руководительница мертвых нег.

Атлас и шелк и мертвая рука
Инфанты — смерть задолго до рожденья.
Сухая кисть — сухое вдохновенье,
И в мастерской протяжная тоска.

Карандашом запечатлев мгновенье,
Услышать ночь у самого виска,
Услышать, как, стеная, с потолка
По капле капает ночное бденье.

О в ту же ночь повержена громада
Всех корабельных мачт, снастей и звезд —
Ветрами победимая Армада.

На аналой склонясь, ломая рост
Часов — о сладость каменного всхлипа —
Молитва — долг безумного Филиппа.

Склоненные рога, песок и ссора
Плаща с быком — толпы и рев и плеск,
И тонкой шпаги неповторный блеск,
И смерть поет в руках тореадора.

В горах костра неугомонный треск.
Три карты — смерть. И не подымешь взора.
И после шпаг — язвительнее спора
Победных кастаньет голодный всплеск.

Любовь, любовь, сомкнувшая запястья!
И кисти рук, вкушая ночь и плен,
Изнемогают от огня и счастья.

И ревности и горести взамен
Поет вино в таверне Лиллас-Пастья,
И падает убитая Кармен.

Еще любовью пахнет горький порох,
Еще дымится теплый пистолет,
Еще звезда хранит тугой рассвет
И туч растерянный и долгий шорох.

Еще — и не забыть суровый бред,
И в чернореченских скупых просторах
Снега, и стольких лет смятенный ворох,
Глубокий, снегом занесенный след.