Лев Маляков - Заряна-печальница

Из Германии гостей
Экскурсовод
Провожал глазеть на стены-кручи.
А в глазах моих
Былого тучи
Поднимались,
Кр о я небосвод.

Я стоял
И в прошлое глядел:
Над Псковой
Молчали грозно башни,
Давний день,
Как будто день вчерашний,
Болью незабытою гудел.

Юнкерсов кресты
Опять в глазах,
Кажется, земля насквозь пробита
Бомбами.
Земля моя в слезах,
Кровью нашей русскою
Залита.

И не кто-нибудь — отец,
Отец
У стены под дулом автомата.
Без промашки
Бьет в упор свинец,
Смерть-свинец немецкого солдата…

Я ни в чём туристов не виню,
Их тогда и не было на свете.
За отцов
Не отвечают дети.
Но и память
Не предашь огню!

С годами тяжелее ноша
И осторожнее шаги.
Не скроет ямину пороша,
В тени не спрячутся враги.

Смотрю я ближе,
Вижу дальше,
Не ослепит и яркий свет.
Я не лечу,
Как глупый вальдшнеп,
С открытым сердцем под дуплет.

Мне прозевать зарю —
Потеря,
Как летом полю —
Суховей.
Я, время на минуты меря,
Ничуть не становлюсь скупей.

И мера радости иная,
И горя мера уж не та.
Но Русь
Ржаная и стальная
Не канет в прошлые лет а .

Иные у нее орбиты,
Но взлет ее у той межи,
Где у печальницы-ракиты,
Навылет пулями пробиты,
Солдаты держат рубежи.

Сюда слетались
Не впервые
Драчливые тетерева.
Им сосны нравились кривые
И прошлогодняя трава.

Слетались затемно,
Сходились
И славили весну и высь.
И сотней зорь они светились
И, как положено, —
Дрались.

Крыло в крыло —
Сшибались гулко,
Раскинув радугой хвосты…
И никла дедовская «тулка»,
Не смея тронуть красоты.

От света сказочного пьяный,
Сосновый покидаю кров,
И в честь меня
Дает поляна
Стозвонный залп тетеревов!

Давным-давно
Он бродит в одиночку,
Беду и радость
Делит сам с собой,
Осин промерзлых
Горестные почки
Жует неспешно замшевой губой.

У ельника в затишке
Греет тело
На предвесеннем солнышке скупом.
Но изморозь,
Что по хребту осела,
Не растопить и мартовским теплом.

И даже к шуму
Вовсе равнодушен:
Не слышит потревоженных сорок,
И грохота машинного дорог.
Он лишь безмолвью ельника
Послушен.

Стоит, жует…
И всё же сила сока,
Что бродит тайно в почках молодых,
Ударила по жилам
Жарким током
И заискрилась на боках крутых.

И вздрогнул лес
От радостного грома.
Пропала белка молнией в снегах.
Весенний зов,
Как солнышко, весомо
Сохатый нес
На вскинутых рогах.

Срывает листья
Осенний ветер,
Мечутся, рыжие, на планете.
В метелице знобкой
Такая тревога!..
Прилягу устало
У доброго стога.

Прилягу,
Озябшую спину согрею.
А листья куда-то —
Скорее, скорее…
Вот-вот закричат беспокойно,
Как птицы,
Над полем продрогшим
Начнут табуниться.

Но листья — не птицы,
Не сбиться им в стаи.
Куражится ветер,
Бездомных взметая.

А рыжим —
К земле бы холодной щекою,
Окутать огромную
Желтой тоскою!

И хочешь не хочешь,
И надо ль не надо —
Вбираешь душой
Маяту листопада.

Он жил, как все,
Законом стаи:
Бездумно шел за вожаком,
То к тучам весело взмывая
С гусиным звонким косяком,
То из-за туч,
Крыла смыкая,
Скользил за дальний косогор…
Гуляла,
Пела в небе стая,
И в сердце ликовал простор!

Ему бы петь и мчать бездумно,
Как прежде,
Вторить вожаку,
Когда бы там,
  внизу,
  не гумна
И не ударил гром в строку!