Лев Маляков - Свидание

Трав развеселой рябью
Вспыхнул край приозерный.
С ветхих подолов бабьих
Сыплются горькие зерна.

А председатель колхоза
Гильзою зерна мерит,
Бабьи считает слезы.
Верит она и не верит…

«Бросить бы все на свете,
Взять да испечь лепешки!
С голода пухнут дети,
Баб покормить бы немножко…»

Думы…
Но с губ ни оха,
Смотрит в землистые лица.
— Спробуем сами в с о ху,
Выдюжим, молодицы?

Мы не одни,
Подмога —
Три мужика ко времю.
— Бабы, побоитесь бога,
Их и всего-то на племя!..

Шутке смеялись строго,
Хлябко ходили плечи.
Вроде поели немного,
На сердце будто легче.

Доброе же лекарство —
Ядреное кстати слово.
Двинулось бабье царство
Горя добрать земного.

Тенью подернуло дали,
Спины дымятся от пота.
Деды не зря считали
Пашню мужской работой.

Выдохлись молодицы.
Дарья в кофточке белой
К речке спустилась напиться.
Я подошел несмело.

Дарья стоит на камне,
Тычется ветер в колени.
С этакими ногами
В самый бы раз на сцене.

Балую робким взглядом, —
Знаю, у наших строго.
Много ль солдату надо?
Ой, молодица,
Много!

Ветер испариной клейкой
Дунул — да прямо в душу.
Ворот у телогрейки,
Черт,
До чего же душен!

Руки —
И те, как лишние,
В них что-то еле слышное,
Чуткое и живое
Не находило покоя.

Руки,
Солдатские руки
Натосковались в разлуке!

Бревна ль меня укатали —
Плечи обвисли устало.
В черень висков подпалин
Солнышко ль набросало?

Только от баб глазастых
Не утаишь присухи.
Бросит словечко —
Баста!
Ходят землянками слухи,
Радуются старухи.

Слышал сам на неделе —
Бабы меня жалели:
«Вот же нечистая сила,
Мальца-то как присушила!»

Песня идет отавой
По августовским росам.
Шлепает через лавы,
Боса, простоволоса.

В реченьке зачерпнула
Пригоршней лунного звона,
Голову окунула
Клену в шелест зеленый.

Песня ноченькой поздней
Ходит под ливнем звездным,
Девичья, безбаянная,
Жаркая, окаянная!

Может, я виноватый,
Песня, перед тобою?
Как?
Подскажи солдату,
Быть со своей судьбою?

Задождило.
Вторую неделю
И в землянке, и в поле тьма.
Столько дел!
А я не при деле, —
Этак впору сойти с ума.

С потолка,
Словно в душу, капает.
Одиночеству счет ведет.
Темнота по-звериному лапает,
За прошедшее сводит счет.

Хоть петух встопорщил бы перья,
Из души маету пуганул!..
Кто-то скрипнул фанерной дверью,
Осторожно во тьму шагнул.

Неужели и я везучий?
Торопливо коптилку зажег.
— Ты ли, Дарьюшка? —
Взгляд колючий.
И опять между нами круча,
А казалось —
Один шажок.

Обалдело стою.
Ни слова,
Словно нечего мне сказать.
Вот бы мне да меня былого:
Этак скинуть годочков пять!

От натужного горького вздоха
Заплясала в землянке тень.
А она:
— Не подумай плохо…
Собиралась который день,
Мне сказали:
Ты видел Женьку
И как будто от смерти спас?.. —
И еще сошла на ступеньку,
Три оставила про запас.

Пересилив озноб,
Устало
Опустился на табурет.
Пережитое вырастало
И опять огнем и металлом
Все пытало,
Пытало,
Пытало,
Будто скрыл я какой секрет.

Знать, и впрямь приходилось туго:
Дарья руку мою взяла
И прижала к груди упругой.
А сама,
Будто снег, бела.

По-девчоночьи вдруг прильнула
И отпрянула.
Верь не верь.
Только взглядом шальным стрельнула
И без слов,
Словно птица, — в дверь.

Время воронки заносит —
Празднует жизнь над войною.
Женские слезы в колосьях
Спеют в июньском зное.

Вызрели и, что звезды,
Падают —
Слышно людям.
Бабы вздыхали:
— Не поздно ль…
Этак без хлеба будем!

Бабьи глаза влажнели,
Солнышки в них дрожали,
Солнышки еле-еле
Сдерживались на ресницах.
И на день не пожелали
Откладывать жатву жницы.

В поле до поздней ночи
Старый и самый малый.
— Охтеньки,
Нету мочи!.. —
Кто-то спиной усталой
Хрустнет
И снова в поклоне
Гнется к земле влюбленно.
Жжется стебель в ладони,
Словно огнем спаленной.