Маргарита Агашина - Бабья доля (сборник)

Как будто тот, кто спит под ними,
кто пал за Родину свою,
сейчас не мог не быть с живыми
в одном ряду, в одном строю.

Он вместе с нами! Он не выдаст!
Он сдержит волжскую струю!

Стоят над Волгой пирамиды,
как будто воины в строю.

А ветры нынешние круты,
над Волгой мечутся они…
Постой, товарищ, на минуту,
листовку эту разверни.

От ветра заслони рукою,
темно – придвинь поближе свет.
Ты знаешь, будет и такое:
пройдет и год, и десять лет.

Ни котлована, ни прорана,
и только – ток, горячий ток!
А ты достанешь из кармана
вот этот меленький листок.

– А это что? – вдруг спросит кто-то.
А ты ответишь:
– Это я.
Мои друзья. Моя работа.
И просто – молодость моя!..

Пускай и дождь, и ветры круты —
мы не забудем эти дни!
Постой, товарищ, на минуту,
листовку эту сохрани.

Еще нам было радоваться рано:
конца и края не было делам.
И Волга бесновалась у прорана
и рельсы разрывала пополам.

Ревя, крутила черные воронки
и на дыбы вздымала катера…
А мы стоим не где-нибудь в сторонке,
а тоже там, где страдная пора,

где вьется снег, где трудятся до пота,
где нервы проводов напряжены,
где ценится и царствует работа,
и где стихи, пожалуй, не нужны.

Я это все припоминаю снова
и позабыть вовеки не смогу.
Седой старик, монтажник с наплавного,
развел костер на левом берегу.

И крикнул нам немного грубовато,
глаза рукой от дыма заслоня:
– А ну-ка вы, поэты Сталинграда,
погрейтесь-ка у нашего огня!..

Опять гудят машины на откосах,
и рядом Волга рвется на простор.
Трещат куски опалубковых досок,
пылает гидростроевский костер.

Его теплом по праву отогреты,
как равные, сыны одной семьи, —
бетонщики, прорабы и поэты,
хорошие товарищи мои.

И было все – уверенность и сила,
и счастлив труд, и молодость остра!
И если я кого-нибудь любила —
так только их у этого костра.

Я это все припоминаю снова
и позабыть вовеки не смогу…
Спасибо вам, монтажник с наплавного,
за тот костер на левом берегу!

Как самая высокая награда
теперь хранится в сердце у меня:
– А ну-ка вы, поэты Сталинграда,
погрейтесь-ка у нашего огня!..

Проходит все. Пройдет и горе.
Отплачет мать. Уйдут друзья.
Но есть под Сталинградом море —
живая молодость твоя.

Оно отныне – и навеки!
Оно несет за валом вал!
Оно поет о человеке,
который море создавал.

О том, который жил в палатке,
терпел и стужу, и жару,
ходил в бураны по канатке,
как по персидскому ковру;

он останавливает реки
и просто водит самосвал…
Писала ты о человеке,
который море создавал.

Я это море тоже знаю.
И в этом море есть одна —
зеленоглазая, степная,
твоя – Наташина волна.

Над ней, крича, летают чайки,
в нее с прибрежной высоты
весной глядят неумирайки —
степные чистые цветы.

Оно горит упрямым светом —
твое окно в моей судьбе.
И я могу признаться в этом:
да, я завидую тебе.

Тому, что ты вот так загружен,
что день не кончен трудовой,
что ты и ночью людям нужен,
как нужен врач и часовой.

И все сильнее эта зависть,
и глубоки ее следы.
Она – как маленькая завязь,
и, значит, в будущем – плоды.

Вот и поезд. Вспыхнул ярким светом,
обогнул знакомый поворот.
Заслоню спасительным букетом
горько улыбающийся рот.

Ты ведь тоже спрячешься в букете.
Ведь, глаза цветами заслоня,
легче сделать вид, что не заметил
ничего, что мучает меня.

Это счастье – встретить на вокзале.
Только счастья нет у нас опять:
раз тебя другие провожали,
что за счастье мне тебя встречать?

Всегда – встречая, провожая —
и ты был прав, и я права.
А возле нас жила чужая,
на все способная молва.

Бывало так: беда случалась.
Работа вдруг не получалась.
Молва всегда бывала там —
самозабвенно возмущалась
и шла за нами по пятам.