Маргарита Агашина - Бабья доля (сборник)

Только вдруг, как могут только дети,
говорит без страха и стыда:
– Если папа лучше всех на свете,
почему ты грустная всегда?..

То ли больно, то ли горько стало.
Что я дальше ей сказать должна?
Я сказала: – Просто я устала,
потому что я всегда одна.

Дочка брови сдвинула упрямо,
на косичках дрогнули банты.
Подошла ко мне. Прижалась.
– Мама!
Лучше всех на свете только ты.

Сияет ли солнце у входа,
стучится ли дождик в окно, —
когда человеку три года,
то это ему всё равно.

По странной какой-то причине,
которой ему не понять,
за лето его приучили
к короткому: – Не с кем гулять!

И вот он, в чулках наизнанку,
качает себе без конца
пластмассовую обезьянку —
давнишний подарок отца.

А всё получилось нежданно —
он тихо сидел, рисовал,
а папа собрал чемоданы
и долго его целовал.

А мама уткнулась в подушки.
С ним тоже бывало не раз:
когда разбивались игрушки,
он плакал, как мама сейчас…

Зимою снежок осыпался,
весной шелестели дожди.
А он засыпал, просыпался,
прижав обезьянку к груди.

Вот так он однажды проснулся,
прижался затылком к стене,
разжал кулачки, потянулся
и – папу увидел в окне!

Обрадовался, засмеялся,
к окну побежал и упал…
А папа всё шел, улыбался,
мороженое покупал!

Сейчас он поднимется к двери
и ключиком щёлкнет в замке.
А папа прошёл через скверик
и – сразу пропал вдалеке.

Сын даже не понял сначала,
как стало ему тяжело,
как что-то внутри застучало,
и что-то из глаз потекло.

Но, хлюпая носом по-детски,
он вдруг поступил по-мужски:
задернул в окне занавески,
упруго привстав на носки,

поправил чулки наизнанку
и, вытерев слёзы с лица,
швырнул за диван обезьянку —
давнишний подарок отца.

Зима, как говорится, злится!
Но где-то там, ещё вдали,
летят серебряные птицы,
седые птицы – журавли.

Они летят дорогой длинной,
путём, не знающим конца.
Упрямым клином журавлиным
они врезаются в сердца.

И кличем, полным вешней новью,
и каждой жилочкой в крыле,
и той безудержной любовью,
которой тесно на земле!

Они прошли такие дали,
они летели столько дней!
Они, наверно, так устали,
что и не думают о ней.

Они встречали снег и слякоть,
туманов липнущую сеть.
Они поют – чтоб не заплакать.
Они летят – чтоб долететь.

И вдруг один вздохнул устало
и начал падать тяжело.
Но где-то рядом трепетало
родное серое крыло.

И он схватил последним взглядом
цепочку вытянутых тел
(а то крыло всё билось рядом!)
и – не упал.
И – долетел.

…Они летят по всей России,
седые птицы – журавли.
Их треугольники косые
весь белый свет пересекли.

И перед первым снегопадом
в тугую синь взовьются вновь.
Они всю жизнь летают рядом,
а это —
больше, чем любовь.

Морозным ветреным снежком
с утра хрустит базар.
Старик накрыл большим мешком
тугой зелёный шар.

Обтёр заиндевелый ус
озябшею рукой
и закричал:
– А ну, арбуз,
арбуз, смотри какой!

К нему – народ со всех сторон.
Старик твердил:
– Бери!
Но кто-то громко крикнул:
– Он, поди, пустой внутри!

И в тот же миг
на этот крик,
как коршун,
кинулся старик.

Сказал негромко:
– Врёшь!
Сказал и вынул нож.

Как он успел?
И как он смог?
В какой зелёный круглый бок
ударил сгоряча?
Но – хлынул на снег
алый сок!
И всем почудилось:
у ног
не снег, а золотой песок —
далёкая бахча.

Арбуз лежал передо мной,
и сочен, и багров,
как щедрый августовский зной
Быковых хуторов.

Арбуз лежал,
живым огнём —
огнем земли горя.
И тихо таяли на нём
снежинки декабря.

Четвёртый класс голосовал:
на ёлке будет карнавал!

А чтобы не было у нас
ни скучных, ни угрюмых,
голосовал и пятый класс,
что все придут в костюмах.