Римма Казакова - Мадонна (сборник)

В том июне окраинным жилмассивом
мы бродили, как по Елисейским Полям.
Был – не знаю каким.
Знаю: очень красивым.
В том июне, на пыльной окраине, там.

А сегодня смотрю на тебя безотрадно я.
Шапка. Папка. На пальце кольцо.
О, какое лицо у тебя заурядное!
Заурядное очень лицо.

Чем измеряется любовь,
что там в основе,
когда родство, что входит в кровь,
совсем не в крови?

Что должен ты,
что я должна
по доброй воле?
Одна краюха – двум,
одна
щепотка соли.

Что в днях-ночах
твоих-моих
всесильной силой?
Одна подушка на двоих —
и все, мой милый.

Я тебя неизменно прощаю
за свои одинокие дни
и к другим берегам не причалю,
даже если прекрасны они.

Но, житейскую мудрость постигший,
торопясь на родные огни,
сам себя ты простишь ли, простишь ли
за мои одинокие дни?

…Так вот и живу я без тебя,
тихо нетерпимое терпя.
Образа погасли без лампад,
и не храмом – хламом холм лопат.

Археолог тут копал, копал
и – пропал… А вдруг в беду попал?
Так вот без тебя он и живет,
твой раскоп, – как вспоротый живот.

Все наружу, и мешает боль
вспомнить лоном про твою любовь.
Вспомнить кожей, родинкой, ребром
гром признанья, поцелуев ром.

Даже слезы – где-то далеко,
так перегорает молоко,
если грудь ребенок не берет,
Знал ли ты об этом наперед?

Знал ли ты, что это будет так,
как на веко мертвого пятак,
как петля у самого лица
в миг, когда ни мига до конца?
Знал ли ты, что это – наотрез!
Рубят лес. Живую плоть – под пресс.
А уже душой дышала плоть —
так любовь завязывает плод.

И вливалось, мучая, хмеля,
тело твое млечное в меня.

Думала – обман, а был – обмен,
Сладкое – аминь! – набухших вен,

и где ты, где я – не разберешь…
Дышащее, теплое – под нож!
Под колеса, под валун во рву…
Так вот и живу я. Как живу?!

Ты посмотрел на меня
Взглядом лишенным огня.
Медленно, как из неволи.
Шляпа понравилась, что ли?
Или ты ищешь во мне
то, что недавно запомнил
давним растаявшим полднем
в невозвратимой стране?
Вряд ли тебя привлекла
я своим личиком грустным,
где от обычаев русских
тень под глазами легла.
Да и года таковы,
что не могу обольститься:
светятся юные лица
в пепле осенней листвы.
Что ты, смешной человек!
Все, что приятно мужчинам,
противоречит морщинам,
тяжкой усталости век.
Только не ври, что душа
значит не так уж и мало.
Разве твой взгляд я поймала
тем, что она хороша?
Я не горюю ничуть
в новой привычной заботе.
Свежей, сверкающей плоти
мне ни за что не вернуть.
И не хочу повторять
взлеты свои и ошибки,
слезы свои и улыбки,
жажду искать – и терять!
Так что – спасибо годам!
Жизни жестокая плазма
напрочь сожгла все соблазны.
Я им себя не отдам!
Тема закрыта, сеньор.
Сердцу теплее не станет,
и никого не обманет
тот приторможенный взор.
Нет в нем беды и греха,
грубого, глупого ляпа.
Если понравилась шляпа —
шляпа и впрямь не плоха!

Обними меня, мой милый!
Я письмо твое нашла.
Извлекла, как из могилы,
из далекого тепла.
Столько лет оно валялось,
сохранив забытый миг,
где бумаге доверялось
все всерьез и напрямик.
Даже память не поможет
оживить погасший пыл.
Ты любил меня, быть может.
Да не «может», а – любил!
И хотя тобой забыта
и забыт моей тоской,
я поглядываю сыто
на блудливый пол мужской.
Через все, что разломила,
разгромила, разнесла,
обними меня, мой милый!
Потому что это было,
и любовь у нас была.

Сколько выкачано крови,
чтобы в жилах строк текла!
Всё сбылось, сложилось, кроме,
моего, со мною вровень,
счастья так и не нашла.

Этой комнатной победы,
этой спальной теплоты…
Споры, завтраки, обеды,
вместе: радости и беды,
и колючки, и цветы.

Ну – не вышло. Ну и будет
ворошить житьё-бытьё.
Плоть забыла,
дух забудет.
По утрам будильник будит
одиночество моё.

И сама я беспокоюсь
на привычных берегах
о тебе, бесстрастный космос
душ людских,
где свет и косность,
о друзьях, врагах, деньгах.
И уже не понимаю,
что – хотя и на плаву —
не по силе поднимаю,
не во благо принимаю,
не по правилам живу.