Андрей Цыганов: Речь через завесу. Стихи

когда за окном выпадает снег
в неприспособленном городе,
находит тоска, и времени бег
прекращается, все замирает в холоде,
наступает локальный минимум
функции жизни, низшая точка,
где стихают все голоса, проступает
в виде локального апокалипсиса.

дома пыхтят отоплением, там
можно побыть в свету и согреться,
и никто не ходит по улицам,
только бы отсидеться,
переждать набухшую темноту.
вокруг проступают скрипы и шорохи, льды
сковывают ту, что была землей,
а теперь это снег, и зверей следы.

в той пустоте себе удивляешься,
становишься жемчужиной, зажатой в створках
квадрата комнаты, стачиваешься, округляешься
весь, и хоть неподатлива форма та,
куда захочешь перекатываешься
с погрешностью на пространство,
свои лета, и возникает потребность
завести собаку или кота.

допустим кот, породы придворной,
то есть, в сущности, неопределенной,
черной-серой окраски, два уха и хвост,
по колено, не выше, максимальный рост,
вальяжно, и даже фривольно везде гуляет,
точит когти о что попало, но
предпочитает корзину, ту
где лежит одеяло.

оккупировав тумбочку у батареи,
лежит царь двора в шкуре своей,
как в ливрее паж
пропускает вперед короля,
он требует того же и от тебя:
еды, игры и отглажки шерсти, недаром
глаз щурится с блеском черным овалом,
сонный комок сливается с одеялом.

в этом спокойствии есть божественное,
от природы что-то
необычайно естественное,
остальное не стоит внимания твоего,
потому как оставь тебя одного,
ты захочешь делать лишь то, что важно,
а, значит, приблизишься к верху даже,
если и шага не ступишь во двор.

в доме теперь нас двое,
независимые герои, в целом,
но, в частности, зависимость —
это привычка, от всего, что тебе
дорого лично, или близко,
и вот слышишь – мяу – да,
ты в правах божества, которое обычно
не слушают, но в нем есть нужда.

и так каждый день, приструнив время,
входишь в ритм, и кот твоей тенью
становится, чтобы быть рядом, когда
ты спишь, болен, весел, здоров, грустишь,
вся моя жизнь выскакивает из-за угла
и желает играть в догонялки,
подвязав себя, как игрушку к палке —
на веревочке белая мышь.

буковки проступают в мозгу булавками,
кот в ней играет своими лапками,
твоя роль в его жизни не больше мыши,
особенно, если кот – это жизнь,
и все свое время, пока ты дышишь,
ты терпишь, пока терпимо,
и ждешь, когда в тебя пустят когти,
и это случится неотвратимо.

было в эти дни такое солнце,
легкая прохлада, как весна.
растворить просторнее оконце,
чтоб пахнуло,
прогудело, пробудило
из-под полога и сна.

ни облачка на небе,
гнать тоску.
люстра россыпью огней
на свет негожа,
а ведь притерпелся
и к такому свету
тоже.

признаки двояки, неразборчивы.
лес цветной, и жизнь почти ясна.
что же ты проспал
и где потерян?
осень за окном, а не весна.

Останься, ты помнишь, когда расстаются?
На улице старой, положим, Арбат,
звучит чей-то шепот, и волосы вьются,
и эхом урчит многогласый набат.

Останься. Пройдем до конца переулки,
с осколками судеб несчетных имен.
Здесь вечность срослась с непрошедшей минутой,
и звон колокольный, как призрачный стон.

Останься, прошу, пусть без ясного лика,
слезами скрепляя границы траншей.
Великая скорбь в мостовых здесь отлита,
под скрип воронков беспросветных ночей.

Останься. Ты знаешь, здесь шарят по душам.
Смотри, чтоб сквозь век эту боль не избыть.
Стихи из огня, звук мелодии – слушай.
Здесь пусто и холодно праведным жить.

Останься… Не можешь? – прощаю. Прощайся.
Прощайся со всеми из наших мирян.
Язык наш запомни, запомни и сжалься
Над садом, проросшим на смерти семян.

Постучалась в мое окно липа,
Радостная, осенняя.
В убранстве ненарочито великом,
Как вестник воскресения.

Маленькая моя форточка,
Жизнь маленьких величин.
Я ли достоин оклика
Шелестом первопричин.

– Мой человек радостный.
Ликом прост и ясен.
Не думай, что день ненастный,
Долг платежом красен.