Тарас Шевченко: Кобзарь

Псалом новый Господу мы

и новую славу

воспоем честным собором,

сердцем нелукавым;

во псалтыри и тимпаны

грянем, воспевая,

как карает Бог неправых,

правым помогая.

Преподобные во славе

и на тихих ложах

радуются, славословят,

хвалят имя Божье.

И мечи, мечи святые

им вложены в руки

для отмщения неверным

и людям в науку.

Закуют царей кровавых

в железные путы,

им, прославленным, цепями

крепко руки скрутят.

И осудят губителей

судом своим правым,

и навеки встанет слава,

преподобным слава.

«За что меня, как росла я,

люди не любили?

За что меня, как выросла,

бедную, убили?

За что они теперь меня

в дворцах привечают,

царевною называют,

очей не спускают

с красоты моей? Дивятся,

меня ублажают!

Брат мой, цвет мой королевский,

ответь, умоляю!»

«Я, сестра моя, не знаю», —

и, сестру жалея,

королевский цвет склонился;

наклонился, рдея,

он к белому, поникшему

личику лилеи.

И заплакала Лилея

росою-слезою...

Заплакала и сказала:

«Братец мой! С тобою

мы давно друг друга любим,

а не рассказала,

как была я человеком,

сколько я страдала...

Мать моя... о чем она,

о чем так скорбела,

на меня, на свою дочку,

смотрела, смотрела

и плакала... Я не знаю,

мой любимый братец,

кто принес ей столько горя?

Я была дитятей,

я играла, забавлялась,

а она все вяла;

да нашего злого пана

кляла-проклинала.

И умерла... А меня пан

воспитал, проклятый.

Я росла и подрастала

в хоромах, в палатах

и не знала, что я дочка,

дочь его родная.

Пан уехал в край далекий,

меня покидая.

И прокляли его люди,

хоромы спалили...

А меня, за что — не знаю,

убить не убили,

только длинные мне косы

остригли, накрыли

меня, стриженую, тряпкой, —

еще и смеялись;

а евреи и те даже

на меня плевали.

Так-то вот на свете, брат мой,

со мной поступали.

Молодого, короткого

мне дожить не дали

люди веку. Умерла я

зимою под тыном,

а весною расцвела я

цветком при долине,

цветком белым, как снег белым!

Лес развеселила.

Зимой люди... о, Боже мой!

В хату не пустили.

А весною, словно диву,

мне они дивились.

Я девушек украшала,

и для них я стала

Лилею-снегоцветом;

и я расцветала

и по рощам, и в теплицах,

и по светлым залам.

Скажи ты мне, милый братец,

королевский цветик,

зачем же Бог меня сделал

цветком на сем свете?

Чтоб людей я веселила,

тех, что погубили

и меня и мать?.. Всещедрый,

святой Боже милый!..»

И заплакала лилея,

и, ее жалея,

королевский цвет склонился;

наклонился, рдея,

он к белому, поникшему

личику лилеи.

Было время, добывали

себе шведы славу,

убегали с Мазепою

за Днестр из Полтавы,

а за ними Гордиенко...

Раньше бы учиться,

как повыкосить пшеницу,

к Полтаве пробиться.

Выкосили б, если б дружны

меж собою были,

да с фастовским полковником

гетмана сдружили, —

у Петра тогда б, у свата,

копий не забыли

и, с Хортицы убегая,

силу б не сгубили.

Их не предал бы Прилуцкий

полковник поганый...

Не плакала б матерь Божья

в Крыму об Украйне.

Когда бежали день и ночь,

когда бросали запорожцы

родную матерь-Сечь и прочь

спешили, только матерь Божью

с собою взяли, и пошли,

и в Крым к татарам принесли,

к другому горе-Запорожью.

Туча черная, густая

белую закрыла.

Пановать над казаками

орда порешила.

Хоть позволил хан селиться

им на голом поле,

только церковь запорожцам

строить не позволил.

И поставили икону

в шатре одиноком,

и украдкою молились...

Край ты мой далекий!

Роскошно цветущий, прекрасный, богатый!

Кто только не мучил тебя? Если: взять

да вспомнить злодейства любого магната

то можно и пекло само испугать.

Последний приказчик большого вельможи

и Данта жестокостью б мог поразить.

И все, мол, все беды — от Бога! О, Боже

зачем тебе нужно невинных губить?

Замучены дети Украины сердешной.

За что они гибнут и в чем они грешны?

И ты ль осудил их оковы носить?

Кобзари про войны пели,

битвы и пожары,

про тяжкое лихолетье,

про лютые кары,

что терпели мы от ляхов —

обо всем пропели.

А что было после шведов!...

Словно онемели

с перепугу горемыки,

слепые умолкли.

Так Петровы воеводы