Тарас Шевченко - Кобзарь

Холм насыпали высокий,

навеки простились.

Поплакали — разошлися,

кто откуда взялся...

Лишь Ярема, опершися

на посох, остался

У могилы. «Спи, мой батько,

средь чужого поля!

В родном поле нету места,

нету нашей воли.

Почивай, казак, далеко

от родного края».

И пошел Ярема степью,

слезы утирая.

Все оглядывался хлопец,

пока видно было.

А потом — одна осталась

средь степи могила.

Посеяли гайдамаки

на Украйне жито.

Только жито вражьим коням

легло под копыта...

Кривда выросла, а правда

не выросла — нету.

Разошлися гайдамаки

кто куда по свету.

Под мостами на дорогах

засели иные,

А про всех такая слава

живет и доныне.

Той порой и Сечь былую

дотла разорили.

На Кубани, на Дунае

казаки укрылись.

А днепровские пороги

в степи завывают:

«Схоронили сынов наших

и нас разрывают».

Ревут себе, вспоминают

про то, что минуло.

И навеки Украина,

навеки уснула.

С той поры в степях широких

жито зеленеет,

ни пальбы, ни криков бранных,

только ветер веет.

Низко вербы нагибает,

ковыль в чистом поле.

Все затихло, замолчало, —

на то божья воля.

Только деды-гайдамаки

под вечер проходят

над Днепром-рекой и песню

давнюю заводят:

«У нашего Галайды — богатая хата!

Гей, море! Славно, море!

Славно будет, Галайда!»

После слова — предисловие. Можно бы и без него. Так вот, видите ли: все, что я видел напечатанного,— только видел, а прочитал очень немного,— все имеет предисловие, а у меня нет. Если бы я не печатал своих «Гайдамаков», то было бы не нужно и предисловие. А если уж выпускаю в свет, то надо с чем-нибудь, чтоб не смеялись над оборванцами, чтоб не сказали: «Вот какой! Разве деды да отцы глупее были, что не выпускали в свет даже букваря без предисловия!» Да, ей-богу, да, извините, надобно предисловие. Только как же его скомпоновать? Чтобы, знаете, не было ни неправды, ни правды, а так, как все предисловия компонуются. Хоть убей, не умею: надо бы хвалить,— да стыдно, а хулить не хочется.

Начнем же уже начало книги сице: весело посмотреть на слепого кобзаря, когда он сидит с хлопцем, слепой, под тыном, и весело послушать его, когда он запоет думу про то, что давно происходило, как боролись ляхи с казаками, весело, а... все-таки скажешь: «Слава богу, что миновало»,— а особенно когда вспомнишь, что мы одной матери дети, что все мы славяне. Сердце болит, а рассказывать надо: пусть видят сыновья и внуки, что отцы их ошибались, пусть братаются вновь со своими врагами. Пусть, житом, пшеницею, как золотом, покрыта, не размежевана останется навеки от моря и до моря славянская земля.

О том, что происходило на Украине в 1768 году, рассказываю так, как слышал от старых людей, напечатанного и критикованного ничего не читал, ведь, кажется, и нет ничего. Галайда наполовину выдуман, а смерть ольшанского ктитора правдива, — ведь есть еще люди, которые его знали. Гонта и Зализняк — атаманы этого кровавого дела, может, выведены у меня не такими, какими они были, — за это не ручаюсь. Дед мой, доброго ему здоровья, когда начинает рассказывать что-нибудь такое, что не сам видел, а слышал, то сперва скажет: «Если старые люди врут, то и я с ними».

Старый гордый воевода

ровно на четыре года

ушел на войну.

И дубовыми дверями

и тяжелыми замками

запер он жену.

Старый, стало быт, ревнивый,

бьется долго и ретиво.

Кончилась война,

и прошли четыре года.

Возвратился воевода.

А жена? Она

погрустила — и решила:

окна в двери превратила.

И проходит год, —

пеленает сына Яна

да про старого, про пана

песенку поет:

«Ой, баю, баю, сын мой,

Ян мой милый?

Когда б воеводу татары убили,

татары убили или волки съели!

Ой, баю, баю, на мягкой постели».

«Ой, все нет и нет ни волны, ни ветра

от матери-Украины;

там идут ли речи про поход на турок —

не слышно нам на чужбине.

Ой, подуй, подуй, ветер, через море

да с казацкого поля,

высуши нам слезы, утоли печали,

облегчи неволю.

Ой, взыграй, взыграй синевою, море,

колоти б борт волнами...

Лишь мелькают шлыки — то плывут казаки

к султану за нами.

Ой, Боже наш, Боже, хоть и не за нами —

неси ты их с Украины:

услышим про славу, казацкую славу,

услышим и свет покинем».

Вот этак в Скутари казаки стонали,