Дмитрий Барабаш - Солнечный ход

Опять привет!
Я вышел на пустыню.
Здесь нет земли, и неба тоже нет.
Есть только сны
про бога и богиню,
лишивших мир любви и новизны.
Куда грести?
Ни весел, ни веселья.
С кем говорить?
Пойди – найди жука.
И время здесь упало от бессилья,
и в нем завязла левая нога.
– Привет!
– Привет.
– Куда мне, как, откуда?
Ни камня нет, ни черта, ни Иуды.
Желтушная песочная свобода —
нет ни земли, ни солнца, небосвода…
Присесть куда, прилечь,
куда взглянуть?
Начну творить.
И тут же ниоткуда
проглянет лес.
И скудная минута
тебя поднимет снова до небес.

Злоба твоя, как бездонная бочка.
Смотришь – по пояс,
а прыгнешь – по грудь.
Так вот и прыгаю
с кочки на кочку,
чтобы проснуться
еще где-нибудь.
Ласки твои,
словно сонные глазки,
в них немота всех земных паутин.
Был бы я Зевсом —
в небесной коляске
я прокатился бы мимо скотин.
Только гитара меня не выносит
из-под безумного стука колес.
Сколько же скрючено
в знаке вопроса
слез, откровений,
проклятий, угроз?
Я бы давал вам на это ответов —
только за то получил бы в ответ
сто миллионов
счастливых билетов
тех, от которых спасения нет.
Если б на небо
я с ними явился
и предъявил в свой
назначенный час,
Ангел встречающий
так удивился б,
что посмотрел бы
с укором на вас.
Пили б мы горькую
с ним на поминках
наших истлевших
и радостных тел:
– Я из Ростова.
– А я умер в Химках.
– Как же из Химок
взлететь ты сумел?!
Вот и сидим мы
с тобою, дружище,
смотрим на землю
теперь свысока.
– Мне приглянулся
смеющийся нищий.
– А мне —
протянувшая небу рука.

Я не знаю, чем питается скорпион в Сахаре,
задирая хвостик свой ядовитый к сини.
Он влюблен с рождения, но он не знает,
что найдет в загадочной половине.

Словно в сахар снов, он в песок играет
и ползет по дюнам, не видя солнца,
к той заветной лунке, где поджидает
та, в которой кончится и начнется

еще два десятка смешных хвостатых.
Скушав папу, и с лютой тоской по папе
разбегутся лучиками по свету.
Так и люди гуляли с пером на шляпе,
и, как буквы летели с колес в газету.

Никогда Христос не лишался жизни,
не сдавался в плен, не слезил словами,
не носил венков, не боялся мыслей,
не кормил собой, не игрался с вами.

Всякой жертве начертан короткий путь.
Путь – пылинки мысли в песчаной буре.
Позволяя съесть себя, не забудь,
что ты – Божий дух в человечьей шкуре.

Не нужно расширять свой кругозор,
плетясь в сомненьях, путаясь в тоске.
Великих истин мало. Их набор
поместится на шахматной доске.

От короля до пешки – всё про то,
и Гамлет, и да Винчи, и Гораций.
Как мало чистых истин, но зато
как много черно-белых вариаций.

Деньги бля, природа человечества.
Деньги блядь, свободы не видать.
Феньки для любимого отечества
я устал бесплатно вытворять.

Где вы там, тусня моя фарцовая,
кормите бифштексами мужей,
им в усы и бороды засовывая
Мандельштамом сваренных ершей?

Лучше бы женился я на Андрэе,
и уехал вместе с кегебе ,
чем зациклить голову на Адлере
и поставить крестик на судьбе.

Где ж ты, шлюшка, слава подноготная,
милая, издерганная дрянь?
Где же ты, страна моя свободная,
золотая ситцевая рань?

Переложить бы Тору на стихи —
ей вторили бы даже мусульмане,
ей вторили бы даже дураки,
и даже те,
кто враждовал с Богами.

Моя душа хранила свет
в скалистой тишине.
Он чистым был, как первый снег,
кружащийся извне
в молитвенник моих стихов,
где нет пустых страниц,
где всюду предков скорбный зов
и тени вещих птиц,
несущих Господу хвалу
за каждую строку,
которой с ним поговорить
и погрустить могу.
Он приоткрыл мне неба дверь
вселенскою рукой.
И стала жизнь моя светлей
страницы золотой.

Любовь моя,
я нахожусь в плену
прекрасных черт
и чистоты душевной,
высоких слез,
текущих, словно реки,
из самых светлых
в этом мире глаз
к цветам земным,
к траве, что исцеляет
моей печали тягостную боль.
Твоя любовь природой окружает
меня, когда от потаенных троп
в горах, от повседневных страхов,
туманами ползущих по земле,
из-под ноги танцующие птицы
взмывают ввысь.
Я стал, наверно, стар,
и кроткий птичий нрав,
их лиц веселых искры
несутся прочь
от каждой мудрой мысли.
Но счастлив,
несмотря на их испуг.
Ты роза нежная
в ладонях моих рук.
И мы с тобой,
мой милый друг, не будем
злых мыслей допускать
к своей любви
и, все-таки,
дойдем до самой сути.
Как птица – день,
как птичьи стаи – годы
от нас уносят только суету.
Судьба сурова к тем,
кто хочет счастья,
им не делясь.
Мы пересилим страсти.
Мы обретем такую чистоту,
в которой Джани
будет постоянна,
как памятник и слово Окрояна,
как вечное величие вселенной,
воссозданной без фальши
и обмана.
К огням желаний
буду слеп и стоек,
как Джани не хотела бы страстей,
как не был бы
до приторности горек
любовный пир
искусственных сластей.
Я слова не скажу в угоду стилю
и прошлое сегодняшним осилю.
Я толпам выспренних
тупиц, лжецов, скупцов
открою их бессмысленные войны
величьем Масиса,
всесилием любви
и неприступным
холодом вершины.
Меня корить?!
Я лишь певец горы.
Сонеты, оды, будут погрешимы
перед ее алмазной чистотой,
дробящей небо в пыль.
Так выпрямите спины
и восхититесь строгой красотой.
И Бог мой, Джани,
мысль любви высокой
тот час же хлынет на твои поля,
в твои долины,
утверждая Бога.