Марк Гроссман - Синева осенних вечеров

1978

Упрекнули старого поэта
За желанье женщину пленить,
Дескать, и судьба твоя отпета,
И пора себя остепенить.
Были в пору юности подружки,
Были жар и бешенство в судьбе,
А теперь отплакали кукушки
Все, что полагается тебе.
Нынче к женским припадать коленям
Не тебе, а сыновьям уже,
Нынче время новым поколеньям
У любви стоять настороже.
Не ругайте ради этикета
За желанье милую обнять
И за веру тайную, что это,
Может статься, молодость опять.

1979

Вновь меня несите, как когда-то,
Из кирзы литые сапоги
В скорбную загадочность заката,
В чистое свечение тайги.
Слышите исконное наречье
Под бронею каменных забрал?
Здравствуй, чудо зелени и речек,
Кратко нареченное — «Урал»!
И в пути от Зюзелги до Ая,
В ненаглядный вглядываясь лик,
Я бреду, судьбу благословляя.
Миру подарившую Яик.

1980

Обветшали старые тетради,
У страниц обтрепаны края,
И в тяжелом траурном квадрате
Звонкая фамилия твоя.
У палатки, за Урал-рекою,
Где с тобой мы побратались, друг,
Не с кем перекинуться строкою,
Некому порадоваться вдруг.
От потерь душа моя устала, —
Ты, когда-то силой налитой,
Почиваешь в городе металла,
Под его железною плитой.
Наравне с металлом именитым,
У Магнитных выветренных скал,
Ты и сам становишься магнитом,
Из какого делают металл.

1980

Вот и осень… Пустеют покосы…
Источается стон комаров.
Ливни листьев, летящие косо,
Осыпаются в синь вечеров.
И последние грузди, как свечи,
Угасают под сенью травы.
И дышать уже, кажется, нечем
От сухой, как песок, синевы.
Словно старый мешок за плечами —
Переполнена память давно.
И что было в конце и начале —
Все тугой бичевой сплетено.
Нас холодные жены ласкали,
Согревал нас походный костер.
…И заносит листвой и песками
Милосердные очи сестер.
Все бывало, ушло, отгорело.
Я былое судить не берусь,
Но осталось нетленное дело,
Продолжается вечная Русь.
Значит, нас не осилит забвенье,
И не жаль, что на всплесках огня
Догорает мое поколенье
В синеве уходящего дня.

1980

Дебеты… остатки… неликвиды…
Повседневных дел круговорот.
Но сегодня светится народ.
И весь день толпятся инвалиды,
Ни на миг не закрывают рот.
Позади — взыскания на базе,
Исходящих справок номера.
…И летят гвардейцы Чанчибадзе
На донские кручи под «ура!».
Замерзая черными ночами,
Дымом греют онемевший рот,
И ворчат, что снова англичане
Наступают задом наперед.
…Пьет из кружки бывшая пехота.
Можешь чокнуться и покалякать всласть
Надо лишь для дел такого рода
Воевать — и за четыре года
Пропадать сто раз и не пропасть.

1980

Нет, время не слепое!
И наш редеет круг.
…Вчера на поле боя
Упал мой старый друг.
Эпоха миновала
С того святого дня.
Когда под сень Урала
Пришли мы из огня.
На шумных наших вече
Стакан вина — до дна!
Но снова нас калечит,
В затылок бьет война.
У Сталинграда, в стуже,
Вмерзает в глотку стон.
И Петька вновь контужен,
И снова ранен он.
Но мы в боях постигли:
Надежна бронь броска.
И вновь в несносном тигле
Горят мои войска.
И рвут нам горло волки —
Где сон, где бред, где явь?
И мы бредем от Волги
По рекам крови вплавь.
Мы Родину собою
Спасали той зимой.
…Вчера на поле боя
Упал товарищ мой.

1980

За деревней древнею Ложины,
Возле Старой Руссы, близ огня,
Был блиндажик малый и трехжильный
В первом — сорок первом — у меня.
Посреди скрипения обозов,
Рева бомб, что сердце холодил,
Генерал сиятельный Морозов
На дымок землянки заходил.
Здесь поэты ужинали с водкой.
Сочинялись срочные статьи,
И читал нам коротко и кротко
Щипачев творения свои.
У огня «буржуйки» небольшого
После стуж кружилась голова,
Белорусской музы Кулешова
Дзенькали морозные слова.
Здесь иная бинтовалась рана,
И с разгона — в бой, хоть околей.
Здесь певали женщины экрана,
Сестры фронтовых госпиталей.
Здесь меняла хроника кассеты, —
И таким запомнился он мне —
Фронтовой любимейшей газеты
Пункт корреспондентский на войне.