Марк Гроссман - Синева осенних вечеров

1977

В жизни всякого сора немало,
Ловких слов, громовой немоты.
…Ты, бывало, глупцов обнимала,
Незлобивых тиранила ты.
Есть терпению мера и плата,
И за каждую нашу печаль
Нарастает на сердце заплата,
Тычут черную черти печать.
Оттого мы порою из пепла
Не умеем затеплиться вновь,
Чтоб душа на кручину ослепла,
Костерком загорелась любовь,
Чтоб ночами разорванный лепет
Снова был для тебя, о тебе.
Во вселенной немало нелепиц
И тоски пустяковой в судьбе.
Нет, былые года не забыты,
Но, бедою себя не слепя,
Я тебе не прибавлю обиды,
Я с тобою прощаюсь, любя.

1977

Отдышусь на окатанном камне,
Лет минувших потянется нить.
Ах, пора мне, пожалуй, пора мне
Все, что было и есть,
позабыть.
Все, что слыло родным и родимым,
Все, что в жизни любовью звалось, —
И глаза эти синие,
с дымом,
И шафранные искры волос,
Позабыть и мечту,
и охоту,
Завершать помаленьку дела,
Потому что иду я к исходу,
Голова не на время бела.
Таково указание правил.
Вековечной морали нытье…
Впрочем, что это я залукавил,
Не свое бормочу, не свое!
А мое — это вера без края,
Удаль, силам последним на зло,
А мое — пламенеть, умирая,
Чтоб тебе и светло, и тепло.
Не с горы чтоб тащиться, а в гору,
Не тужить у чужого огня,
Чтоб товарищи в трудную пору
Не в обозе искали меня,
А на кручах, где горные грозы
С Таганаем заводят игру,
И пылают шафранные косы
На веселом уральском ветру!

1977

Я давно уже в жизни не плачу —
С малолетства, где азбучный класс.
Пью за горькую нашу удачу.
За лазурную ласковость глаз!
Вдаль уходят за вехою веха, —
И в любви, и в окопном огне
Мы за все на колдобинах века
Заплатили по высшей цене.
Оттого и обид не врачуя,
Не вступая с тупицами в спор.
Не слезами, а кровью плачу я
За недобрый иной наговор.
В жизни всякое было, — и, значит,
Как и раньше, закончив бои.
Пью за горечь конечной удачи,
За медовые губы твои.

1977

Коростель колдует, окаянный,
Запах разнотравия пьянит.
И бреду я с милой, будто пьяный.
Полевою стежкою в зенит.
Где-то там, за несказанной далью,
Где земля родит голубизну,
Мы придем к последнему свиданью
Славословить солнце и весну.
Там и некрасивые красивы,
Там и злой утрачивает яд,
Там глазами синими России
Люди и сказания глядят.
Там за полем полым и поляной.
Где в траве последняя постель,
Коростель колдует, окаянный,
Ворожит скрипуче коростель.

1977

Мы живем, трудом мозоля руки,
Все же на земле, а не в раю.
Право, с милой я не знаю скуки, —
Не черните милую мою!

Черный хлеб, затейливая сайка
Нет, не стол наш красят, а семью.
Право, она славная хозяйка, —
Не черните милую мою!

В час, когда луна уходит с круга,
За здоровье женщины я пью.
Право, она добрая подруга, —
Не черните милую мою!

Если ж, справедливо иль бушуя,
Я совру вам, что пригрел змею, —
Вы меня не слушайте, прошу я, —
Не черните милую мою!

И пускай болтушки у колодца
Скажут мне: «Она в другом краю,
И к тебе навеки не вернется…» —
Не черните милую мою!

1980

Ах, Польши женщины!.. Бывало,
Без ветерка дрожала рожь,
И ваше сердце отбивало,
Опережая жито, дрожь.
Прикосновенье рук горячих,
И горечь губ тугих чиста,
И в голубых глазах полячек
Цвела славянская звезда.
Нам было двадцать, чуть побольше,
И если пули не секли,
Мы вслух, на память, как могли
Читали Пушкина о Польше.
И на военной той дороге
Всех поражали, ворожа,
Его неслыханные строки.
Его раздольная душа.
…Сгорели дни, исчезли годы,
Вернулась армия домой,
Ее суровые походы —
Предмет истории самой.
Иные дни, как днище, ржавы,
Другие — парус над водой;
В тех далях — девушки Варшавы,
И парни Балтики седой.
Не обо всем минувшем плачет
Душа. Не все хранят года.
Но в голубых очах полячек
Горит славянская звезда.